Крылатая пантера
Шрифт:
— Послушай, а как ты относишься к снам? — спросила она и, прищурившись, стала смотреть сиреневым взглядом ему в глаза.
— К снам? А никак, — ответил собеседник. Добавил: — Мне один раз приснился сон. Я в нем видел свою смерть. И ты знаешь, совсем спокойная это штука, я даже с ностальгией вспоминаю этот сон. Но это сон. К сожалению. Смерть была очень романтична. Очень. Больше мне ничего не снится.
— А мне приснился ты. Прошлой ночью. Ты не веришь?
— Да чего уж там, верю.
— В том сне мы с тобой погибаем.
Он
— Ну и как у нас все прошло? Надеюсь без проблем?
— Да как тебе сказать. Были некоторые проблемы. Технического характера.
Взяла бокал и стала пить вино. Молчала. Сказала:
— Мы утонули.
— Да, кстати, — сказал мужчина, — не желаешь искупаться? Ты посмотри, какой дивный вечер! Да нет, уже почти ночь… — Стал смотреть на море. Добавил: — Вот она, Вечность. Прямо перед нами. Пойдем?
Он пристально стал смотреть собеседнице в глаза.
— Я люблю море ночью, — спокойно ответила она. — А ты не боишься медуз? В это время они кусаются.
— Я боюсь себя. Вот это и есть самое страшное. Ты в купальнике?
Она молча смотрела на него. Прошептала:
— Ты правда собираешься в море?
Он спокойно улыбнулся и ответил:
— Неужели ты настолько веришь снам? Неужели ты думаешь, что можно что-то узнать про будущее? Но даже если и есть возможность о чем–то догадаться, то изменить все равно ничего нельзя. Будущее, как и прошлое, уже есть. Это же так просто. Если прошлое неменяемо, то это всем понятно просто потому, что его помнят. Будущее просто никто не помнит, вот и вся разница между ними. Мы скользим по Времени как по проложенной автотрассе, со своими поворотами, заправочными станциями, мотелями, ресторанами, красивыми или не очень пейзажами, попутчиками и со всем остальным. Один нюанс — мы не можем остановиться, мы не можем повернуть назад, наш автомобиль на автопилоте, и видим дорогу только когда она уже позади. Мы не можем ехать не по трассе, а перестроить ее — тем более. Вот и все. Думать о том, что на этом пути можно что–то изменить, наивно и глупо. Единственное, что держит людей на этой трассе, это мираж, который своими огнями манит вперед. Его еще называют надежда. Надежда желаний. Но не все поддаются на эту дьявольскую уловку. Их мало, но они есть. И вот они то и сходят с трассы, а куда — неведомо.
— Послушай, — прошелестела она, — а ты не хочешь меня поцеловать?
В глубине ночной бездны моря снова запел песню любви кашалот. Звездная Большая Медведица нависла серебристыми огнями над атоллом, отражая покой и Бесконечность. Ночь плыла неторопливой волной, переливаясь сиянием светлячков, живущих своей, ночной жизнью. Время стояло. Где–то там, за далеким горизонтом, что–то делили новейшие технологии цивилизации, определенные конкретными людьми, а поэтому вовсе и не технологии, а отдельные души людей, у которых свои, непонятные остальным цели. Мир падал, но только для того, чтобы вновь подняться. Ночь плыла… Ночь плыла… Ночь плыла…
Никогда не знаешь, что будет в следующую секунду…
Одинокая сумасшедшая
Осторожное поле незабудок голубело в тиши дремучего парка, заросшего полосатыми осинами и кривыми берёзами. Рядом блестело небольшое болотное озеро, окруженное трёхметровыми камышами, качающими своими головами в такт вибрации линий лей. Стоунхендж был далеко, но его подобие находилось рядом. Из статуи «Рабочий и колхозница» сделали кривое зеркало английского строения минувших тысячелетий. Бульдозер и пытливый ум некоего церетели сваяли каменный ужас: рабочий держал на голове колхозницу. Вестибулярные аппараты были в шоке от этого творения и начинали делать сбои в работе. Но
В шершавых кустах можжевельника стояла старинная скамья, для желающих присесть. Таковые нашлись и сейчас. Их было двое. Но будь их даже трое или более, сути дела это бы не меняло. Там, где больше одного, там всё человечество.
Мухоморы плотными рядами обступали скамью, на которой давно конь не валялся. Пьяные морды также избегали этой уютной скамеечки. Ненормальность цветения незабудок пугала всех, кроме вышедших из гранита.
Она положила ему голову на плечо и стала бормотать на ухо зазывающие заклинания. Но эрекция спряталась в щёлку разума и не желала выходить на пустую болтовню. Ей необходимо большее, подумала она, и стала завывать, усиливая закланный эффект. Он не усилился. Незабудки недовольно шевельнулись. Камыши утихли. Стоунхендж внимал. Но до него далеко, решила она. А мы здесь. Сорвав крупный мухомор, она откусила краюшку и, пожевав, проглотила. Психоделический эффект усилился. Я не одна сумасшедшая! Эта мысль потрясла её своей ясностью, прозорливостью и гениальностью. Я не одна сумасшедшая! И поле незабудок согласно вздохнуло, скрывая следы убиенных на Куликовом поле. Я не одна сумасшедшая!!! И мухоморы приблизились непосредственно к ней, подставляя пятнистые шляпы на съедение. Я не одна сумасшедшая!!! – !!! И радостный вой пронёсся по дремучему парку, обдав своим жаром вышедших из гранита, которые стали пытаться присоединиться к столь яркому проявлению чувств. Я не одна сумасшедшая!!! – !!! – !!! И грибы, выпрыгнув из грибниц, вскочили к ней на колени и стали выплясывать джигу и гопак. Я не одна сумасшедшаааааяяяя!!! – !!! – !!! – !!! И вышедшие из гранита шагнули к уютной скамеечке. Я нееее однаааа сумасшедшаяяяяяяяя!!! – !!! – !!! – !!! – !!!
И тут он проснулся. Где моя эрекция, дура? Где моя драгоценная и незабвенная эрекция? А? Он схватил за шляпу танцующий танго мухомор и принялся жевать сочную мякоть. Где моя эрекция? Я знаю, что ты сумасшедшая и, причём, не одна. Мне это снилось, а снам я верю. Но где моя эрекция? А? А? А? А? И снова зажевал мухомор. И она, согласно обычаю, принялась поедать отраву, которая очень благотворно сказывалась на сумасшедшем здоровье сумасшедшей колхозницы вышедшей из гранита.
И озеро заволновалось. Оно давненько не видало в своих просторах утопленников. А без них камышам и незабудкам было скучно.
Она схватила его за эрогенную зону и принялась работать в пределах этой зоны. Но зона оказалась не одна. Другие возмущённо стали напоминать о творчестве церетелеобразной сладкой парочки, которая стояла недалеко от скамейки и занималась вуайеризмом. Ага–га– га– га! Это сказал он. И эрекция выскочила из своего укрытия как вещая каурка. Ага–га– га– га! И эрогенная зона принялась отрабатывать свои функции. Ага–га– га– га! И тут вышедший из гранита схватил вышедшую из гранита за гранитную грудь и принялся яростно обрабатывать её гранитным кулаком. Что вызвало потрясающий эффект, пронёсшийся по дикорастущему парку гранитным грохотом, от которого рабочая эрекция поднялась как строительный гидравлический хобот, упёршийся в напарницу по выходу из гранита.
Она внимательно посмотрела на вышедшего из гранита. Гидравлический хобот поразил её воображение. Столько времени лёжа на голове вышедшего из гранита, не видала она подобных приспособлений, столь полезных в хозяйстве и личной жизни. Стоунхендж пролетает, яростно и возбуждённо подумала она, пользуясь строительным хоботом и совершенно не испытывая непривычных чувств. Лежащие на старинной скамье смотрели на вышедших из гранита и раздумывали, как обустроить свои дела. Им обоим понравился творческий подход строительного хобота, который работал с усердием ламаншестроительного бурового вентилятора. Съеденные мухоморы требовали отдачи вложенной энергии. Эрекция официально заявила о своём присутствии. Она тоже загляделась на хоботообразный вентилятор и решила присутствовать. Что и было зафиксировано громкими воплями сумасшедшей, которая не одна. Её дикое оранье и грохот гранита заставили дикорастущий парк вздрогнуть и напряженно задуматься. Берёзы кривовато выпрямились и совместно с осинами принялись семафорить группе средних лет дубов, стоящих в сторонке и глубоко засунувших корни в глубины питательной почвы. Аааааааааааааа!!! Это орала лежащая на старинной скамье. Бабах… Бабах… Это хобот–вентилятор обрабатывал вышедшую из гранита. Хрум… Хрум… Это лежащий на скамье доедал мухоморы. Шкрбмуррррррррррррр… Это дубы стали вынимать корни из питательной почвы. Ааааааааааааа!!! Орала и орала лежащая на скамье.