Крылатый пленник
Шрифт:
Самолёт почти скрыт от колонны за верхушками деревьев, против солнца немцы не могут различить опознавательных знаков и не обращают никакого внимания на одиночный истребитель с запада, тянущийся весенним вальдшнепом над мелколесьем. И вдруг…
Истребитель развернулся, зашёл колонне в тыл, снизился до десятка метров и… «сыпанул» в упор!
Всё перемешалось, рассыпаясь и разбегаясь. За четыре секунды, пройдясь вдоль всей колонны, лётчик израсходовал половину боекомплекта. Надо бы повторить заход, но…
Запас в бензобаке на десяток минут полёта. А нужно ещё шагнуть через фронт. Вперёд!
Перемахивая через лесистый холмик,
На предельной скорости Вячеслав достиг переднего края. Вот она, изрытая окопами пойма речки Зуши.
Как бурые приводные ремни, сливающиеся в глазах, убежали под самолёт полосы предполья с минными полями и паутиной проволоки. На миг блеснула синь реки, и снова под крылом – ремённые полосы израненной земли.
Самолёт в воздухе около часа. Указатель бензина близок к нулю. Но уже видно поле родного аэродрома, и дымовая шашка зажжена для пилота на безглавой церкви села Панькова.
Лесная прогалина, длинная и узкая, – вот он, полевой аэродром истребительного полка гвардии подполковника Иванова. А вот на поле и сам подполковник со штабными офицерами.
Вячеслав отстегнулся, тяжело выбрался из кабины, подошёл к начальству, пошатываясь, но для доклада вытянулся по-уставному. Не дослушав рапорта, Иванов обнял лейтенанта. Два техника тут же сняли с самолёта фотокамеру. Часу не прошло – к руглая кассета с драгоценной плёнкой уже летела на связном самолёте в штаб воздушной армии.
2
Пилоты всех трёх эскадрилий истребительного полка спали на деревянных нарах в классных помещениях рубленого здания паньковской средней школы. Каждой эскадрилье – своя классная комната. Шутили насчёт «плацкарт» первого класса, второго класса и т. д. – дескать, комендант по блату распределяет!
Паньково – обыкновенное село на Орловщине, в нескольких десятках километров северо-восточнее Новосиля. Невзирая на войну и близость переднего края, паньковская природа добросовестно блюла тургеневские традиции. Вечерами в прудах и болотцах надрывались лягушки, и лётчики даже научились распознавать, что одни вопят: И-р-р-о-д, И-р-р-о-д, И-р-р-о-д, а другие насмешливо хохочут: ке-ке-ке-ке!
Оглушительно благоухала ночами сирень, и раскатывались трелями соловьи. Лётчики ворочались с боку на бок на своих нарах, проклиная лягушек, соловьёв и сирень, а больше всех – неумолимого начальника соседнего медсанбата. Этот бессердечный начальник столь ревниво оберегал вечерний отдых и ночной покой вверенного ему личного состава, что ни медсестра, ни нянечка, ни фельдшерица не смели даже носа показать в расположение соседей-лётчиков. Не помогали ни попытки организовать самодеятельность, ни приглашения на танцы под баян и гитару. Баян изнемогал, гитара млела, а гостьи не приходили. Их не пускал начальник!
Вячеслав считал себя персонально обиженным суровым главврачом. Фельдшерица Катя, стройная девушка с пепельными локонами, падавшими на узенькие «медицинские» погоны, уже не раз улыбалась ему приветливее, чем прочим соседям-лётчикам, и однажды удостоила его просьбы сорвать ей веточку сирени. Благосклонно приняла она из рук Вячеслава
Результат роскошного ботанического подарка был неожиданным для Вячеслава: сиренью, расставленной по всему медсанбату в банках от свиной тушёнки, ещё долго наслаждались выздоравливающие, а самой фельдшерице пришлось выдержать пренеприятнейший разговор с начальством. «Скидок на войну не допускаю!» – категорически заявил главврач и пригрозил списанием в другую часть, если встречи и букеты не прекратятся.
Этот финал терзал сердце Вячеслава. Он же вовсе не собирался обмануть Катю, закрутить скоротечный «полевой» роман. Просто он… как-то очень радовался, когда видел Катю, ему не хватало ободряющей Катиной улыбки и милой шутки. И было страшно обидно, что у таких девушек могут встречаться столь чёрствые и жестокие начальники!
…После удачного разведывательного полёта Вячеслава отправили «домой», в школу, с заданием «выспаться с комфортом». Остальные пилоты дежурили у самолётов, спрятанных в капонирах на лесной опушке. Лётчиков не хватало: капитан Числов, командир эскадрильи, улетел в Горький с группой перегонщиков за новыми «Лавочкиными» для полка. Старший лейтенант Запорощенко, подбитый в бою, на посадке врезался в развалину дома и в тяжёлом состоянии лежал в госпитале. Несколько самолётов получили серьёзные повреждения и спешно восстанавливались. Эскадрилью временно принял капитан Почечуев, известный тем, что именно он, первым на новом орловском участке, открыл боевой счёт эскадрильи: сбил «раму» – «Фокке-Вульф-198».
У противника с каждым днём прибавлялось авиации. Фашистские самолёты то и дело штурмовали, бомбили, разведывали наши позиции и тылы. Они ожесточённо атаковали хомутовский аэродром, где базировался полк штурмовой авиации. Чувствовалась подготовка огромной битвы. Лётчики третьей эскадрильи делали в день по три-четыре боевых вылета.
Вячеслав не проспал и двух часов, как с позиции прибежал за ним «технарь».
– Быстрей, быстрей, командир, боевая тревога! Капитан не велел тебя будить, я сам… Чтобы ты потом не ругался!
В пустом классе стояла вялая послеобеденная жара, мухи бились между оконным стеклом и плащ-палаткой, повешенной над окном для светомаскировки. Вдали глухо погромыхивало – не то гроза, не то артиллерия.
Истребители получили приказ вылететь на сопровождение полка штурмовиков Ил-2. Они взлетали с хомутовского аэродрома, накануне атакованного и уже восстановленного.
Лесочком Вячеслав добежал до своей машины с цифрой 16 на хвосте, когда уходила в воздух последняя пара. Парашют валялся под сосной – на нём, вместо подушки, видимо, только что спал техник. Быстрее! Парашют уже пристёгнут, брошен в чашку сиденья, поясной ремень охватил талию (плечевых Вячеслав не признавал)… Мотор зарокотал, техник помогает вырулить на лётное поле. В шлемофоне голос Почечуева: