Крылов

Степанов Николай Леонидович

Образ действий Кутузова вызвал нарекания и при дворе, и в обществе, и даже среди армии. Одним из ярых противников Кутузова был московский генерал-губернатор граф Ростопчин. В ядовитых наветах царю он резко осуждал «бездействие» фельдмаршала, называл Кутузова старой бабой, которая потеряла голову и думает что-нибудь сделать, ничего не делая. Да и сам император с настороженностью следил за действиями Кутузова. В руководящих сферах лишь немногие понимали значение кажущегося бездействия и осторожности Кутузова, и только его огромный авторитет в народе охранял старого фельдмаршала от открытых нападок.

В это тяжелое время Крылов смело выступил на защиту Кутузова. Он написал басню «Обоз», которая была напечатана в ноябрьском номере «Сына отечества», но еще до этого стала широко известна в читательских

кругах. В басне Крылов уподоблял армию громоздкому обозу, который надо свезти с горы. Для этого следовало обладать опытом, выдержкой, осторожностью, которыми и отличается старый конь, медленно и уверенно спускающийся со своим тяжелым грузом. Старый конь — это и есть Кутузов. Но именно его осторожность и осмотрительность вызывают ропот и негодование молодой лошади, которая считает, что «конь хваленый» «лепится как рак», спускается с недопустимой медлительностью. Однако «конь добрый» успешно спустился с горы, тогда как «лошадь молодая», похвалявшаяся тем, что она «возик» свой не свезет, а скатит, бухнулась с возом в канаву. И баснописец заключал:

Как в людях многие имеют слабость ту же: Все кажется в другом ошибкой нам; А примешься за дело сам, Так напроказишь вдвое хуже.

Кутузов планомерно и дальновидно осуществлял свой план истребления неприятеля, осторожно и мудро руководил военными действиями. Он говорил окружающим: «Наши молодые горячие головы нападают на старика, что я удерживаю их порывы. Они не обращают внимания ни на обстоятельства, которые делают гораздо более, нежели сколько могло бы сделать наше оружие».

«Волк на псарне»

С началом войны поредели обычные посетители оленинского кружка. Батюшков уехал в армию добровольцем, многие другие также оказались или в армии, или за пределами столицы. Лишь Иван Андреевич продолжал регулярно появляться в гостиной Олениных и восседал в кресле, внимательно прислушиваясь ко всем новостям, приходящим в эту хорошо осведомленную «штаб-квартиру».

Известие об оставлении Москвы, о пожарах, уничтоживших большую часть древней столицы, как бы воочию показало опасность, грозившую всей стране, пробудило новый подъем патриотических настроений. Война оказалась близкой, словно стоящей тут же рядом за окнами. О Москве велось много разговоров.

Этим вечером в гостиную Олениных пришел не по возрасту тучный Александр Иванович Тургенев. Он всегда знал последние новости, бывая в министерстве и встречаясь с влиятельными государственными сановниками.

Александр Иванович, волнуясь, рассказал о важной новости. О посылке Наполеоном бывшего французского посла при русском дворе графа Лористона в ставку Кутузова при Тарутине с предложением о мирных переговорах. 23 сентября Лористон прибыл в Тарутинский лагерь и был по его настоянию принят Кутузовым, которому вручил личное письмо Наполеона. «Государь мой искренне желает положить предел несогласиям между двумя великими народами и положить навсегда», — заявил посланец императора фельдмаршалу. Кутузов наотрез отказался вступать в какие-либо разговоры о мире. «Меня проклянет потомство, — сказал он, — если признают меня первым виновником какого бы то ни было примирения: таков действительный дух моего народа». Тургенев даже заплакал, передавая эти слова фельдмаршала. «Дела наши идут хорошо, — добавил он. — Неприятель чувствует решимость русского народа отстоять свою независимость и понимает, что война им проиграна».

Иван Андреевич слушал это с волнением, вскакивал с кресел, поминутно смахивая слезы. Решимость Кутузова, его слова потрясли Крылова. Он крепко обнял Тургенева и против своего обыкновения сразу же ушел домой. Лишь через несколько дней появился он у Олениных. Не говоря ни слова, вынул из кармана листок и прочел басню «Волк на псарне». Он начал басню с описания дружного отпора, который дан был Волку, попавшему не в овчарню, как он рассчитывал, а на псарню.

Крылов показывал в лицах, как Волк, неожиданно для него встретивший дружный отпор, ощетинившись, прижался в углу и лицемерно предложил мировую. Иван Андреевич

изогнулся, сделал умильное лицо и просительным голосом передал заискивающе-примирительную речь Волка:

И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры, Забудем прошлое, уставим общий лад! А я не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад, И волчьей клятвой утверждаю, Что я…» — «Послушай-ка, сосед, — Тут Ловчий перервал в ответ, — Ты сер, а я, приятель, сед, И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Все узнали в мудром, седом Ловчем — Кутузова, а в лицемерном Волке — Наполеона. Баснописец выразил мысли не только присутствовавших, но и всей России.

Крылов собственноручно переписал басню и передал ее жене Кутузова, Екатерине Ильиничне, а она немедленно переслала ее Михаилу Илларионовичу в действующую армию. После сражения под Красным Кутузов собрал вокруг себя солдат и командиров и прочел им крыловскую басню. Вот как рассказывает об этом один из очевидцев, И. С. Жиркевич: «Вот послушайте, господа», — сказал Кутузов. Он вынул из-за пазухи листок с басней Крылова и прочел ее вслух. При словах «Ты сер, а я, приятель, сед», прочтенных с особенной выразительностью, фельдмаршал снял фуражку и указал на свои седины. В ответ раздались одобрительные возгласы и громкое «ура!». Этот рассказ, подтверждаемый многими очевидцами, достаточно убедителен. Басни Крылова стали грозным оружием.

Придя в Москву, Наполеон даже не поверил что она оставлена жителями. Жители толпами уходили из города. Выезжали в колясках, на телегах, шли пешком, везя и неся с собой то, что можно было увезти или захватить. На улицах встречались старики, женщины, дети, уходившие из насиженных гнезд, лишь бы не остаться под властью неприятеля. «Никто не помышлял о покорности неприятелю, о том, чтобы оставаться в своих домах, бить ему челом… — писал впоследствии в своих записках И. Лажечников, пошедший в качестве добровольца в армию. — Толпы, большею частью дети, женщины, старики, переходили с места на место, нередко по ночам, освещаемые кострами, воздвигаемыми из собственных домов». Другой свидетель этого исхода из Москвы, Д. Свербеев, видел «тележку с одной коровой, которая была как-то к ней пристегнута и ее везла, или какие-нибудь допотопные дрожки, запряженные парой, в одну лошадь и корова на пристяжку; куча народа на телегах или подле телег, наполненных без каких-либо сундуков разными пожитками; в этой толпе многие были полураздеты, в рубищах, другие одеты во весь свой туалет; у одного мужчины на голове был платок и в руках какая-то шляпенка; на женщине — мужская шинель или байковый сюртук, — одним словом, кто в чем и как попало, лишь бы вывезти с собою все, что можно было забрать, лишь бы не оставлять ничего в добычу злодеям».

План Кутузова начал приносить свои плоды. Растянутость коммуникации, внезапные удары, наносимые русскими войсками, активность партизан и всеобщая народная ненависть к врагу поставили армию Наполеона в трудное положение. В оставленной населением Москве, разрушенной и сожженной пожарами, без продовольствия французы начали испытывать тяжелые лишения, голод. Армия стала терять дисциплину, морально распадаться. Мародерство, дезертирство, непослушание офицерам превратилось в повседневные явления. Солдаты бродили по городу в поисках ценных вещей и продовольствия. Грабили опустевшие дома, набивали добром целые мешки. Приходилось питаться кониной, так как лошадей все равно нечем было кормить.