Крылья черепахи
Шрифт:
– Тащи!
– А ругаться никто не будет, что я опять замки открываю?
– Я им поругаюсь! – заорал я. – Я им так поругась!.. Тащи живо!
Малолетний взломщик не заставил себя ждать – я не успел ни заскучать, ни продрогнуть в холодном тумане. Сверху было видно, как у останков моста уныло топчется Леня, сменивший Колю на сторожевом посту. Из «Островка» вышла Мария Ивановна – тревожно глядела вверх, стерегла внука.
– Вот! – высунулся он, с трудом удерживая в обеих руках ржавый оковалок железа. – Ловите.
– Стой! – загремел я. – Не вздумай так кидать – бабушку зашибешь. К веревке привяжи, сейчас я тебе ее спущу...
О
– Потяжелее ничего нет?
Мальчишка долго думал – явно выдерживал борьбу с самим собой.
– Есть одна большая железяка, – неохотно признался он в конце концов. – Только она в сугробе и примерзла, наверное...
– В трубу пройдет?
– А я знаю?
– Одна нога здесь, другая там. Возьми кого-нибудь в помощь, скажешь, я просил.
– Ага. – И рожица Викентия исчезла из слухового окна. Очень скоро я услыхал снизу его голос: «Вот тут она, копай», – и недовольное бурчание Коли. Интересно, какие виды имел Викентий на тяжелую железяку, прячущуюся в сугробе, как ее нашел, почему молчал? Нипочем не скажет. Иные мальчишки всякой вещи найдут применение, как правило, своеобразное. Помню, в моем отделении один лежачий малый смастерил из утки, старой резиновой перчатки и куска проволоки смычковый музыкальный инструмент, да такой, что вся больница две ночи стояла на ушах: какой негодяй мучает добрейшего больничного кота по кличке Воротник?
Музыкальная тематика сейчас же продолжилась, но только в смысле рояля в кустах, потому что «большой железякой» оказалось не что иное, как гидравлический автомобильный домкрат с пятитонным усилием, правда, поломанный и с давно вытекшим маслом. Сначала я обалдел, потом возблагодарил российскую широкую натуру. Честь разгильдяйству и хвала. Разве какой-нибудь тевтон может помыслить о том, чтобы бросить вышедший из строя механизм ржаветь рядом с лучшим корпусом санатория? Да и рядом с худшим корпусом тоже не бросит – аккуратно поднимет и потащит в утиль. А потому стучать этому немцу зубами, как цуцику, подле камина с забитым дымоходом.
Выбирая веревку, я с грохотом и лязгом подтянул механизм к себе по скользкой металлочерепице. Да, это был груз что надо! И как раз идеально пролезал в дымоход. Ну, па-аберегись!..
Уже на пятой попытке мой стремительный домкрат провалился много глубже, чем обычно, и в трубе возмущенно прогудело:
– Урод! Убьешь, блин!..
Виталий. Узнаю изящный слог.
– Эй, на нижней палубе! – проорал я. – Груз отвяжи.
– Сейчас. А телогрейку куда?
– Выброси. Или, если хочешь, носи. И домкрат тоже, на цепочке.
Юмора Виталий не оценил.
– Ф-фу, дрянь! – долетело из трубы. – А сажи-то, сажи...
– Это особая сажа, – злорадно сказал я в трубу, – обкомовская, раритетная. Радуйся – приобщился.
В ответ из трубы прилетело только одно слово, какое – умолчу. Вслух я еще мог бы его произнести, если не при дамах, а бумага все-таки не забор, хоть и говорят, что она все стерпит.
Жаль, что Викентий тоже слышал.
– Ну? – рявкнул я, распахивая дверь подсобки. После обратного акробатического маршрута «труба – чердачное окно», когда подошвы вдруг неудержимо заскользили, натянувшаяся самодельная веревка скрипела и трещала, а неумело завязанный Викентием страховочный узел едва не развязался, разговаривать спокойно я не мог и не хотел. – Что тут еще есть ценного?
На меня незамедлительно упала швабра. Викентий за моей спиной внятно хихикнул. Наверняка нанопитек сам установил швабру в боевое положение и не сообразил, что взрослого ударит в грудь, а не по лбу, что было бы больно и обидно.
Я только взглянул на него исподлобья, отставил швабру в сторону, звякнув ею о грязное жестяное ведро, и оглядел помещение. Три четверти его объема занимала припудренная пылью поломанная мебель – в основном деревянные увечные стулья, хотя имелись также тумбочки, останки стола и ржавая пружинная сетка. Что ж, недурно – есть дрова по крайней мере на растопку. Но если жечь только их да еще искрошить колуном резное панно в холле, топлива не хватит и до середины ночи. Все-таки камин не печка-работяга, а пижонское приспособление: половина тепла все равно без толку улетит в трубу.
Помимо всего этого, в подсобке нашлось: древний пылесос породы «Тайфун», которым уборщица раз в неделю пылесосила ковровые дорожки (совершенно бесполезный для нас механизм), толстый удлинительный шнур (вот что надо было использовать вместо веревки!), старый облысевший веник-ветеран, сильно погнутый ржавый лом и ржавая же двуручная пила без ручек и с зубьями через один.
Больше ничего. Но и это было богатством!
– Ты почему про пилу ничего не сказал? – свирепо рыкнул я на Викентия.
– А вы не спрашивали, – резонно ответил малец.
Он упорно напрашивался на подзатыльник, но я сдержал души своей порывы. Подзатыльники – оружие болванов, поглупевших с возрастом.
– В следующий раз как что увидишь – мне говори, – проинструктировал я. – Да, а нормального топора ты тут нигде не встречал? Не колуна, а именно топора?
Он помотал головой.
– Не-а.
– Ну ладно.
Невелика радость махать тяжелым колуном. Зато спать потом будем, как убитые.
Прихватив гнутый лом, я направился к шестому, заколоченному номеру. Толстые гвозди, глубоко засевшие в косяке, не выдернулись, зато с треском расщепилась сама дверь. Внутри – только пыль. Мебели нет, а значит, нет и дров, если не считать безнадежно искалеченной двери.
Крушить, так сразу, пока держится боевой запал. Викентий, сопя от удовольствия видеть, как взрослый солидный дядя не строит, а ломает, хвостиком проследовал за мной вниз по винтовой лестнице. Дверь в номер первый, находящийся под шестым, постигла та же участь. И снова пусто, пыльно и промозгло. Такое разочарование, наверное, испытывает промысловик, видя, что капкан захлопнут впустую, а лиса стащила мясо и смылась.
Конечно, я надеялся найти что-нибудь ценное для нас. Например, какой-нибудь забытый внутри аварийного номера инструмент – сейчас бы нам все сгодилось. Разумеется, я понимал, что наши шансы прибарахлиться малы, но вот какое дело: не люблю ничего оставлять в тылу. Есть у меня в жизни правило, применимое не только к починке чужих коленок: чем бы ни занимался – занимайся основательно. Или вообще не берись.