Крылья империи
Шрифт:
Австрийцев загоняли в воду — те угрюмо отбивались, явно не желая тонуть. Мирович узнал по мундирам тирольских фузилеров, и был весьма этим доволен. Он до последней минуты опасался схватиться с чехами, которые в межславянских войнах особой доблести не проявляли. И норовили, чуть что, задирать руки кверху, объясняя, что русским, что полякам, стоявшим за короля: «Мы братья чехи, мы нет австрийцы». Более всего он надеялся на итальянцев с их горячим характером — но не все же кости будут падать шестерками кверху! Тем более что тирольцы, едва заметив просвет в порядках врага, прорвались по умышленно оставленной для них дороге на предназначенный для них холмик. Тут враги поотстали, только из-за прикрытий стали раздаваться выстрелы.
Тут из кустов вышел казак и, коверкая немецкие слова, предложил капитуляцию. Условия были простые — вы сдаетесь, мы же вас режем. Быстро и совсем не больно. А если не сдаетесь, то у нас тут за плетнем восемь тысяч головорезов. И уж тут мы будем сажать вас на кол, вспарывать животы в поисках добычи — и все такое прочее.
Тирольцы испугались и еще плотнее сжали свое куцее каре.
Гусары спрятались в середину каре. На этот малочисленный эскадрон в шесть десятков сабель у австрийского командира была последняя надежда. Гусары быстро согласились, что надо прорваться и привести помощь. Спорили о том, как это сделать. Решили прорываться разом, малыми группами, сразу во все стороны. О том, что такое кривая преследования, бедняги понятия не имели. Зато Мирович это немудреное понятие растолковал своим конникам.
И все время до подхода австрийцев потратил на изучение местности и тренировку в ночных скачках, заранее определив трассу.
— А не получится так, что мы порежем всех? — спрашивали его обеспокоено.
Он успокаивал своих людей, и ссылался не только на высшее знание в виде функции Лапласа, но и на то, что двух одинаковых людей, как и двух одинаковых лошадей, просто не бывает.
Гонка ожидалась сумасшедшая. Казаки скинули даже рубахи — чтобы коням легче было. Все оружие — сабля.
И вот бухнули выстрелы украинских секретов. Началось.
Для гусар попытка прорыва обернулась не лучшим образом. Самых медлительных и невезучих догнали глупые пули пеших секретов. Самых наглых, скакавших вдоль дорог, подцепили на косы засады. Самых быстрых ждали в темноте плетни и ямы, да и просто деревья. Но главные злоключения достались на долю хладнокровных, умеренных людей середины. За каждым из них по-очереди вырастали из ювелирной тьмы звездной южной ночи полуголые гиганты с саблями. Иные отстреливались из карабинов и пистолетов. Иные бросались с саблей на сотню — конец был один, и уже к следующему гусару приближался неумолимый рок, приближался сзади и самую чуточку — сбоку.
Те, кто оказался слишком быстр или слишком медлителен, чтобы сложить голову, слышали ржание, стрельбу, сабельный лязг и вопли — сначала слева, потом справа.
И еще раз заметим — о кривой преследования гусары понятия не имели. А значит, не догадывались, что догонял и рубил их один быстрый отряд — на всех направлениях прорыва по очереди. И те из них, кто прорвался к своим, докладывали о целой украинской армии…
И полки поворачивали на помощь — со всех направлений. Чтобы обрушиться и уничтожить. В этом и была вся шутка. Куда бы австрийцы ни шли — только бы не на восток. А с запада приближались скорым маршем суворовские чудо-богатыри. Если бы они обрушились на собравшегося в кучу противника — тут-то и была бы самая стратегия сокрушения. Они бы рады. Но — приказ был другой. Однако границу в свою пользу исправить Мирович все-таки сумел.
Мирович понемногу приходил в себя. Его ошеломили — как, если верить бульварному чтиву, поступали мексиканцы при поимке диких лошадей — касательным
С горних высот человеческого роста раздавались звуки немецкой речи. Значит, плен. Василию стало страшно. И чем больше он уверял себя, что это и есть правильная казацкая доля — быть умученным врагами Руси, но — жить хотелось нестерпимо горячо. Нестерпимее головной боли. Еще немного поднывала совесть — многие его соратники, видимо, разделят незавидную участь атамана.
Еще несколько часов назад решение дать стрелковый бой у переправы казалось ему не единственно верным даже — просто единственным. Он обещал не пустить австрийцев за Буг — ну так и не пустит. Полтораста его отборных головорезов приготовились презреть смерть, скинув роскошные кафтаны на землю и расседлав лошадей. Потом примкнули к карабинам новые тульские ножевые штыки — это нехитрое оружие проходило в украинском войске испытание — стоит ли ими заместить носимый пехотинцами для ближнего боя тесак, чтобы не таскать в походах излишнюю тяжесть. Бой за переправу Мирович решил дать в пешем строю — почти классическими отступными плутонгами. Только строй решил держать рассыпанный, благо неприятельская кавалерия еще не подошла, задержанная устроенными засеками.
И когда вырученные из-под казацкой осады тирольцы принялись на вновь наведенном мосту обниматься со своими спасителями — среди них вдруг густо зажужжали пули. А чуть поодаль открылся казацкий строй, белеющий нательными рубахами.
Пока на мосту была неразбериха и совершенно бесполезная на дистанции в пять сотен шагов ответная стрельба. Пока австрийские части разворачивались в линию — Мирович с восторгом считал их потери. А когда линия пошла вперед, стал отрывисто хихикать, совсем как придумавший новую штуку Тембенчинский. Смех получался немного тявкающий, и очень пакостный. Собственно, князь-то эту шутку и вычислил. В своем по-немецки цифирном и по-русски наглом стиле.
Шаг австрийцы держали стандартный — три четверти аршина. Шагов под унылый барабан делали семьдесят пять. Получалось без малого шестьдесят аршин в минуту.
Казаки отступали быстрым и широким шагом — тем самым, которому русских и учить не надобно особо. Шаг — аршин, шагов в секунду два! Половина минуты — и, пока неприятель отыгрывает кусочек дороги, есть время — повернуться, сунуть в ствол скушенный патрон, сунуть пулю, пристукнуть ее сверху шомполом, добавить затравку на полку, упереть изогнутый приклад карабина в плечо, совместить мушку и прорезь на причинном месте неприятельского офицера или хоть сержанта. Превышение на такой дистанции составит дюймов двадцать — так что свинцовый привет вражина получит честь честью, в грудь. А потом спокойно повернуться — и отсчитать еще шесть десятков шагов. В это время стоять и стрелять будет другая половина небольшого войска.
Кто сказал, что линейная тактика устарела? Вот, пожалуйста — двухшереножная система. Почти по новому русскому — румянцевскому — уставу. У Мировича еще проскочило в голове, что за такие новации его не особенно бы взгрели и в регулярном бою. Линии его, конечно, жидкие. Напротив австрийцы развернули между неудобью два полка — в три шеренги, плечо к плечу. А у него, поперек их дороги — рота. И аж в две шеренги! Вот и зияет между человеками.
Немцев и венгров-гонведов хватило на полчаса ружейного треска. Потом они остановились, удивляясь — казаки стояли почти все, словно заговоренные. А с австрийской стороны львовский шлях оказался покрыт бело-красными пятнами убитых и раненых. Дело было просто — на расстояние в пятьсот-четыреста шагов обычный европейский солдат стрелять прицельно не мог. Не то чтобы не умел или не хотел. Ружья были слишком корявые. Все арсеналы почему-то воспринимали это убожество как саморазумеещееся.