Крылья Кхарту
Шрифт:
Вот уже который день я стою перед распятьем, к которому привязан брат. Стою и смотрю. Нет ни ненависти, ни сожаления. А что же есть? По какой причине намеренно нахожусь тут? Какое такое чувство позволило мне скатиться в тысячелетнюю глубину пространственных линий? Туда, куда многие тысячелетия, надеясь быть услышанной, я буду посылать свой немой крик. Той, забывшей себя женщине, живущей в двадцатом веке нового летосчисления.
Радость явилась причиной моего падения. Радость оттого, что возмездие свершилось. Да и не полная радость, а только малая искорка, такая незаметная на первый взгляд. А каков результат? На чаше веков
Вот уже восемьдесят человеческих весен и зим, бестелесная, я сижу на срезе той колонны, на которую когда-то посадил меня Великий Храмовник ребенком. Плотного тела у меня нет, только призрачная суть. Уже тогда он знал о том, что могло произойти. Сколько воли в его могучем разуме и любви в сердце, которые спасли мою душу!
И все это время я кричу через промежутки безмолвным криком.
Кричу сама себе.
Где я — та, которая примет решение вспомнить все?
Которая решит поднять с колен, с той позиции, куда ее завела, казалось бы, совсем безобидная искорка радости.
Кто упал с высоты,
Тому крылья ломать,
По оставленным срокам ползти.
Кто упал с высоты,
Свое имя сберег,
Тому свечка горит на пути.
У меня нет физического тела, но эмоции всё равно перетекают в моем лёгком и едва видимом теле. В сознании мечутся магнитные бури пространственных потоков, образуя вихри. Они переплетаются со временем и образуют пространственно-временную паутину, в которой я, та, другая, сейчас нахожусь, шагнув через тысячелетия.
Месть и мстительность. Как это сладко для самости, и все это напитывает Ложное Эго, усиливая его. Брат привязан к распятию не из злобы и ненависти, а в искупление им содеянного беззакония, для того, чтобы уравновесить чашу весов между законом Божественным и человеческим. Для чего я стою перед ним, внимая всему тому, что происходит вокруг и внутри его существа? Что пытаюсь понять и для чего все это запоминаю? Как может эта боль за несостоявшуюся жизнь мне помочь?
Больно! Невыносимо понимание, что, бестелесная, я ничего не могу уже исправить, изменить, разрушить и создать.
Не виню его в содеянном зле, не жалею себя, как безвинно пострадавшую, а силюсь понять принцип Великой Игры, в которой мы все застряли. Благо, времени у меня достаточно, и даже более того. Тело привидения хорошо тем, что не требует для себя внимания. Ему без надобности пища, одежда, кров и почести.
Ветерок ласково пронизал меня, оставив в том месте, где когда-то находилось сердце, тепло, как от прикосновения ладони к спине. Это тепло наполнило мое сознание уверенностью. Также возникло понимание важности происходящего, вернее моего отношения к происходящему. Сейчас, в этом времени, находясь в безумной душевной боли и в бессилии от невозможности все изменить, необходимо простить.
Всех, вся и за все.
Начиная с себя. А это самое сложное для меня, и на самом деле — необходимое. Как простить себя за то, что увязла в гордыне и перестала обращать внимание на очевидное? Есть ли оправдание презрению, которое я начала испытывать к тому существу, перед которым я сейчас нахожусь? Нежелание признать право на существование и такого проявления сути духовного существа — это уже не смирение. Все произошедшее показывает на присутствие неуемной гордыни. Ступив однажды на эту стезю, я потянула за собой всех тех, кто мне доверился, а также поддерживающих меня.
Как простить себя за то, что невозможно обратить вспять?
Прощаю. Прощаю себя за все: за гордость и глупость, за верхоглядство и духовную лень, за гордость и гордыню.
Прощаю во все времена и во всех пространствах.
Мое внимание растеклось по промежуткам пространства, через временные порталы, пронизывая сеть веков, прощая себя ту, которая снизойдет по этим линиям.
Прости себя!
Эхом пространства посылаю намерение самой себе, той, которая будет жить в XX-м веке.
Той, которой предстоит вспомнить себя сидящей на срезе колонны и смотрящей в свои глаза через время и пространства. Через жизнь и смерть.
Прости, а простив — вспомнишь.
И так по звучащей спирали покаяния, восходи, возвращайся в поднебесье. Позволяя вернуться к самим себе всем тем, кто с тобою связан, очистив путь от своих обид и проклятий. Воссоздай свой первоначальный облик, облачи свои воспоминания в суть, открой выход...
Болью в пространстве, всхлипом предсмертия, меня вернуло в то место, где я присутствовала привидением принцессы.
Воспользовавшись отсутствием моего внимания в том месте, к уже изрядно увядшему телу брата-заговорщика, приблизился дворецкий казначей, держа в левой руке чашу с водой. Поднеся ее к губам распятого, он подождал, пока тот сделает несколько глотков, и молниеносно вонзил в грудь клинок, ярко сверкнувший на солнце.
Чаша, ударившись о камень, раскололась, осколки разлетелись. Жизнь этого тела, которое так и не доиграло свою Игру, закончилась.
А моя игра только началась.
Прости и ты меня, Дионисий. Ударом остановили твое жестокое сердце, но жестокость не останавливается ударом, он только ее умножает.
Посеянная единожды ненависть дает пышные всходы, такие, что мир содрогается.
Глава 2
Я открыла глаза оттого, что казалось, сердце выпрыгнет из груди, хватая ртом воздух. Как будто вынырнула из воды из-за нехватки воздуха. В пространстве висел непрерывный звон. Он пугал тело, было непонятно, где я нахожусь. Медленно вернулось понимание, я узнала этот звук — телефон, это звонит телефон! А я? Кто я? Я — Лена. Да, я — Лена, и живая. Огромное облегчение и счастье, что все, что я переживала и чувствовала, позади. И никогда уже не вернется ко мне. Мне хотелось, чтобы оно не возвращалось больше никогда. Но суть Игры такова, что все происходит не так, как ты желаешь, а так, как должно происходить.
Следующая волна живых воспоминаний нахлынула на меня вновь через несколько дней. Намного мягче, чем в первый раз, второй раз всегда легче, чем первый. Однако впечатляло это всё не меньше.
Медленно погружаясь, золотой саркофаг оставлял след в моем сознании. Внутри было тесно и мягко. Длинные крылья покрывали мое тело, и я как будто запахнулась этими крыльями, спряталась, забыв про все на свете.
Саркофаг все глубже и глубже погружался в жидкость. Мое сознание раздвоилось, чувствуя тело изнутри, одновременно наблюдая поверхность этой жидкости. Она пузырится, вот уже пошли пузыри со стороны головы, на поверхности они беззвучно лопаются, и маслянистые капли, попадая на каменную поверхность, прилипают, начинают медленно расползаться в стороны. Тяжело дышать, тяжело быть. Тяжело, на грудь что-то давит.