Крым, 1920
Шрифт:
Мой план сводился к прорыву эскадры с десантом корпуса через Керченский пролив и движению ее в Азовское море. Чтобы затушевать место назначения эскадры, пунктом посадки я выбрал Феодосию, откуда десант мог быть высажен и в Новороссийск. Движение через Керченский пролив, где фарватер проходит в 1 1/2 верстах от берега красных, эскадры в 32 вымпела считалось делом невозможным, тем более что течение идет из Азовского моря, а идти мимо противника надо с застопоренными машинами, но вычисления показывали, что, взяв разгон, опасное место можно пройти по инерции.
Феодосия выгодна еще тем, что от нее самые тихоходные суда могли к вечеру сосредоточиться у Керченского пролива и взять разгон для его прохода.
В
Мой план был Врангелем утвержден, и 20 мая мой корпус был сменен с позиции и поехал по железной дороге в Феодосию. Такое передвижение войск, конечно, не осталось незамеченным и вызвало разговоры. Я лично в разговорах нарочно сбивал лиц своего штаба о месте десанта, намекая за обедом на разные пункты Кавказского и Одесского побережья. Когда ко мне заходили корреспонденты с расспросами и спрашивали, будет ли десант, я ошеломлял их ответом — да, будет, с указанием района между Батумом и Одессой. Таким образом, все говорили о десанте (да этого и скрыть было нельзя), но никто не знал, где он будет.
5 июня 1920 г. суда снялись из Феодосии и с запечатанными конвертами вышли с открытое море, держа курс на юг. Там были вскрыты пакеты № 1. К ночи эскадра прошла мимо Керчи, где должны были присоединиться к ней боевые суда прикрытия, которые по моему настоянию были выведены в море накануне в обыденное крейсерство по Азовскому морю, что не должно было возбудить ничьего подозрения; остальные боевые суда в других портах готовились к выходу для прикрытия десанта (но для десанта не предназначались, т.е. демонстрировали, сами не зная того). В Азовском море подлежало вскрыть пакеты № 2.
Перед самым переходом в наступление в Северную Таврию и во время хода этого наступления в тылу произошел инцидент, сам по себе ничтожный, но характерный для Крыма и белой армии, которой сам Врангель показал пример борьбы за власть и ее захват.
Подробности дела мне неизвестны, потому что я слишком далеко стоял от тыла, разрабатывал сложную операцию и уехал для ее производства, но, во всяком случае, суть заключалась в следующем.
Один из далеких отпрысков царствовавшего дома — князь Романовский, герцог Лейхтенбергский, пасынок великого князя Николая Николаевича, уже, как читатель помнит, замешанный раньше в орловской истории, задумал по примеру Врангеля произвести «государственный переворот». Он собрал вокруг себя, как это делал при [88] Шиллинге Врангель, молодых тыловых офицеров из раненых и больных фронтовиков и моряков и, говорят, пользовался сочувствием экипажей целого ряда судов (сам Лейхтенбергский — моряк). Заговорщики хотели арестовать Врангеля, принудить его к «отречению», и князь Романовский должен был быть провозглашен «блюстителем царского престола». Главнокомандующим русской армией по их спискам должен был быть провозглашен я, а Шатилов чуть ли не военным министром. Кроме того, на разные должности были назначены лица совершенно противоположных мнений. Все это, а в особенности включение в список Шатилова показывало, что они ни с кем не сговорились, а просто назначали по личным симпатиям. Дело кончилось арестом заговорщиков, причем у адъютанта Романовского был найден свитский аксельбант: видимо, он мечтал быть флигель-адъютантом; Романовский был выслан за границу, а остальные — на фронт. Суда Врангелю назначать не хотелось: ведь сам он в подобном же деле был замешан.
В заключение этой главы для большей ясности последующих событий я хочу немного остановиться на кратких характеристиках лиц врангелевского командного состава, игравших более видную роль в армии. Характеристика самого Врангеля, я думаю, будет ясна из самого изложения событий.
Первое время по «воцарении» Врангеля во главе его штаба стоял генерал-квартирмейстер штаба Деникина генерал Махров. Эта личность очень краткосрочно промелькнула на горизонте и оставила по себе лишь след нравственной неопрятности и невероятной, чтобы не сказать — преступной, болтливости; сам он был эсеровского направления, и лица, политически ему симпатичные, были в курсе оперативных дел штаба. Лично он очень дружил с генерал-квартирмейстером Коноваловым. Еще до перехода в наступление в Северную Таврию он был отчислен от должности.
Его заместителем явился помощник Врангеля генерал Шатилов — это был человек, крайне легкомысленный в военных вопросах, очень беспечный относительно [89] противника, смотревший на войну с точки зрения «шапками закидаем», когда на фронте было хорошо, и впадавший в невероятную панику при малейшей опасности. Вообще же он обращал мало внимания на военное дело, а больше занимался нефтяными бумагами и пополнением своих материальных средств «благодарностями» лиц, ведших какие-либо денежные дела с Вооруженными силами Юга России. Это делалось вполне открыто и не составляло ни для кого тайны, так что я совершенно спокойно могу об этом писать, не боясь упрека, что я так аттестую «Павлушу», как его называли, за то, что он занял место наштаглава.
Из предыдущих действий Врангеля было вполне ясно, что единственным талантливым при нем человеком был генерал Юзефович (его начальник штаба у Царицына); он заменял Врангеля, когда тот был болен сыпным тифом, и, в сущности, продолжал командовать и потом. Но с ним Врангель разошелся. Мое имя противопоставляли имени Врангеля лица, не любившие его. Врангелю предстояло заняться внутренними делами и переговорами с союзниками и красными о заключении мира. Ясно, что при таких условиях отдать все свое время защите последнего клочка территории, где укрывались белые, он не мог. Поэтому, как читатель помнит, я предложил Врангелю одновременно с вызовом его из Константинополя себя в начальники штаба, именно главным образом под давлением лиц, враждебных Врангелю. Он обошел это молчанием, и я больше об этом не поднимал вопроса; против Шатилова неприязни у меня не было никакой — лично я его даже не знал. Но в дальнейшем выявилось то, что я указал выше.
Генерал-квартирмейстер штаба был Коновалов. Перед тем он служил у Боровского в Крымско-Азовской армии, играл первую скрипку в его штабе, все распоряжения которого приводили к тяжелым переживаниям и к сдаче весною 1919 г. Северной Таврии и Крыма. Как раз я в это время познакомился с ним, так как я прибыл в Крым на должность комбрига-5 и вступил во временное командование этой дивизией на Акманайской позиции [90] (Керченский полуостров), которую Коновалов приговорил к сдаче.
Все же Акманайская позиция была удержана до перехода в наступление.
Боровского сменил Шиллинг, который перед тем не мог равнодушно говорить о Коновалове; теперь же почему-то они стали друзьями. Коновалов от имени Шиллинга отдавал самые нелепые с военной точки зрения приказания, разводящие войска веером и грозившие полным поражением. Я отказывался их исполнять и вызывал к аппарату лично Шиллинга, после чего инцидент улаживался и мне предоставлялась свобода действий.
По странной случайности все секретные сведения, проходившие через генерал-квартирмейстера, становились известными противнику, так что я во время борьбы с Петлюрой вынужден был заявить Шиллингу, что прошу ставить мне только задачу, а я ее сам выполню, а если давать указания, то не через Коновалова.