Крым, 1920

Слащев-Крымский Яков Александрович

Во взятках и грабежах Коновалова не упрекали, но денег у него всегда было много. Он же являлся участником и главным руководителем безграмотного с военной точки зрения отхода на Одессу Шиллинга в конце 1919 г., преступной одесской эвакуации и интернирования части войска в Польше. То же самое происходило и при Врангеле. И только уже в ноябре месяце часть его переписки была перехвачена мичманом Алексеевым на пароходе «Возрождение», но захват этого парохода красными в Феодосии (момент эвакуации Врангеля) затушевал это дело, Коновалов немедленно уехал из армии и отлично зажил за границей. Сам ни одной строевой частью не командовал.

Во главе 1-го (Добровольческого) корпуса стоял Кутепов, строевой офицер, не бравший с момента производства книги в руки, так что мог недурно командовать ротой,

но не больше. Это был типичный представитель «строевого офицера» в скверном смысле этого слова, великолепно замечавший, если где-нибудь не застегнута пуговица или перевернулся ремень, умевший равнять, [91] муштровать часть и производить сомкнутое учение, но совершенно ничего не понимавший в области командования войсками, их стратегического и тактического использования и сохранения войск в бою. Все это дополнялось крайним честолюбием, эгоизмом, бессмысленной жестокостью и способностью к интригам. При уходе Деникина Кутепов мечтал его заместить, но, увидев, что ничьей поддержки не встретит, старался удержать Деникина у власти хотя на время, чтобы забылся новороссийский кошмар, в котором он играл немаловажную роль. Отношения его с донцами были из рук вон плохи, потому что в Новороссийске он вышвырнул донцов с судов и бросил их на произвол судьбы, нагрузив на суда свои обозы. Это подсудное дело осталось без последствий. Естественно, что я, возмущенный им, открыто высказывал это Врангелю; в войсках его не любили.

Начальником штаба 1-го корпуса был генерал Достовалов — человек недалекий, страшно теряющийся, хвастливый и пронырливый, друг Коновалова; возместить в управлении войсками недостатки комкора он не мог.

Начальник Дроздовской дивизии — генерал Витковский, принявший 2-й корпус после моей отставки в августе месяце, был сколок с Кутепова и так же мало, как и он, смыслил в военном деле; я их обоих называл хорошими фельдфебелями.

Начальник штаба у Витковского, перешедший потом на штаб 2-го корпуса, — полковник Бредов (брат генерала Бредова, отошедшего в Польшу при разгроме одесских войск), мой товарищ по Финляндскому полку, на 3 года старше меня и в полку и по академии, человек очень недалекий, как говорят, «зубрила», строя никогда не знал, войны — тоже, потому что уже в 1915 г. угодил в плен, где и просидел до 1919 г., тоже совершенно не был способен заменить своего начальника.

Командир конного корпуса Барбович — человек очень симпатичный, но мало знающий. Лично храбрый и хорошо бы командовал эскадроном и даже полком, но дальше никуда не годился. К этой характеристике совершенно подходил и командир 3-го корпуса Писарев. [92]

Атаманом Донского войска был Богаевский, очень милый собеседник, хороший кабинетный работник, но без всякого знания строя и без всякой воли. Возмутительный процесс Сидорина не встретил с его стороны отпора только благодаря его слабохарактерности. Вообще «милый человек» и никуда не годный атаман.

Абрамова и Калинина знаю очень мало. Во всяком случае, Абрамов со всеми соглашался, ни с кем не спорил и всегда соглашался с начальством. Калинин и Морозов были очень энергичными офицерами и продуктивными работниками, хотя и с большой хитрецой.

Относительно кубанских атаманов сказать ничего не могу: они сменялись, как перчатки, и играли ничтожную роль.

Так же незаметна была роль Терского войска.

Начальником моего штаба после ухода в апреле на бригаду Дубяго был полковник Фролов, человек честный и знающий. Он во время защиты Крыма был преподавателем тактики в Константиновском военном училище и с вызовом училища на фронт предложил свои услуги для работы в штабе, где и ведал оперативным отделением, образовавшимся поневоле, так как хотя корпус не был отдельным, но фактически им стал, и офицеры Генштаба училища заполнили нештатно недостающие должности. Ввиду постоянных поездок Дубяго в тыл по гражданским делам и его длительного там пребывания он его заменял во все время обороны. [93]

Глава XVI. Наступление в северную Таврию

Наступление в Северную Таврию было назначено на 8 июня, т.е. на сутки позже начала моего десанта, так как имелось в виду, что на переброску целого корпуса с тылами, хотя бы и маленького состава, потребуется много времени. Всего должно было быть высажено на берег до 10 тысяч человек (конечно, считая и обозных всех видов). Ведь первое время корпусу надо было рассчитывать только на себя, и только занятие железной дороги, лежавшей в 70 верстах от места десанта, и ее исправление после отхода противника давали возможность получать довольствие из Крыма сухим путем. При слабой технике ВСЮР эта десантная операция с отрезанным у Керченского пролива тылом являлась, конечно, операцией крайне рискованной даже с точки зрения устройства базы, уже не говоря про сторону военную; все рисковало быть сброшенным в море.

Предвидя, что с наступлением придется иметь дело с населением вновь занятых районов, и желая хоть немного уменьшить [94] возможность грабежей, я настоял на введении института начальников гражданских частей при корпусах. Я основывался на том, что, производя незаконные реквизиции у населения, войсковые начальники не давали населению ничего и все недочеты потом, даже в случае их обнаружения, объяснялись боевой обстановкой — невозможностью вести гладко и военные операции, и гражданскую часть. Поэтому я настаивал на учреждении начальников гражданских частей при корпусах с целым штатом агентов, рассылаемых к дивизиям и полкам, на обязанности которых и лежало организовать все гражданское управление до перехода района в ведение правительства. В их функции, конечно, входили и реквизиции всех видов, и их оплата, и узаконение. Таким образом, у военных властей не было отговорки, что они не грабили, а только недосмотрели, делая свое прямое дело. Надо сказать, что этот институт привился только в моем корпусе и начальник гражданской части Михайлов был все время при мне, а его подчиненные — при частях; в других же корпусах начальников гражданских частей держали в тылу и их агентов к частям не пускали. Зато во 2-м (Крымском) корпусе грабежи были как исключение, а в других корпусах — как правило. С моим уходом в августе месяце в отставку этот институт был упразднен.

Как я указал в предыдущей главе, 5 июня суда с десантом вышли из Феодосии. Движение было очень медленно вследствие плохого состояния котлов и вследствие того, что у каждого транспорта была на буксире баржа. С большим трудом ночью суда с десантом, потушив огни и застопорив машины, проходили против течения в 1 1/2 верстах от таманского берега. 6 июня вся эскадра собралась вне видимости берегов в Азовском море, где уже были вскрыты пакеты № 2 и стало известно, что десант будет у Кирилловки, куда и двинулась эскадра.

Шторм затянул высадку до 8 июня, причем артиллерию приходилось вылавливать из воды. Лошадей совершенно укачало, и они едва двигались. В первую голову я высадил конную бригаду генерала Шифнер-Маркевича в составе 8-го кавалерийского полка полковника Мезерницкого [95] и Кубанской бригады с конной батареей, сформированной при 8-м кав. полку. Эти силы, переночевав в Кирилловке, 8-го смогли двинуться в направлении на станцию Акимовка, и вслед за ними можно было послать только одну бригаду пехоты на повозках (около 1500 штыков); больше подвод не было. Артиллерия задержалась с выгрузкой, лошади не шли, а надо было торопиться, потому что в данном случае только неожиданность нападения была хороша. И я бросил высаживающиеся войска и поехал с авангардом.

К вечеру красные задержали конницу у деревни Родионовка, но были сбиты, и на плечах отступавших была занята Родионовка; пленные оказались местных и всяких комендантских команд. Из тыловых учреждений с невероятным трудом и двойной сменой лошадей я тащил с собой только радио.

Части 3-го корпуса Писарева заняли Ново-Алексеевку, а 1-й Кутепова — Чаплинку.

Моя разведка доносила, что противником подвозятся силы на ст. Акимовка и двинута пехота (какая — неизвестно) из Мелитополя вдоль реки Молочной на Родионовку. Я под вечер осмотрел местность у реки Молочной, убедился в ее непригодности для действия крупных сил, оставил на переправах батальон и на рассвете 9-го двинулся на Акимовку. В районе Владимировки цепи красных отбросили конницу Шифнер-Маркевича, его стрелковые эскадроны тоже ничего не могли поделать, посланная мною пехота тоже залегла. К 12 часам мой авангард лежал, уткнувшись носом в землю.