Крымская война. Книга 3. Русская война. 1854
Шрифт:
По пути вспомнил, что так и не воспользовался приглашениями полковника Хрущева и доктора Пирогова. Сейчас можно было исправить одно из этих упущений, и я на мгновение замер перед собором святых Петра и Павла. Там тоже шла своя жизнь. Что-то пел церковный хор, толпились обычные горожане, ставя свечки за здравие и упокой своих родных. Обычная жизнь, которая благодаря нашему упорству и мужеству, пусть на время, но вернулась в мирное русло.
Я принял решение и взмахнул рукой, подзывая одного из замерших в ожидании окончания службы возниц.
– К стоянке
– Есть, ваше благородие, – по-военному ответил крупный мужик, видимо, бывший солдат, и уже скоро мы катили в сторону третьего бастиона.
Раньше мне бы пришлось выйти где-то за километр и дальше идти пешком, сейчас же благодаря перемирию меня прокатили прямо до позиций. И там оказалось довольно людно. Я узнал того самого поручика, который меня приглашал. Рядом с ним стоял полковник Хрущев – если бы не более темные волосы, его прическу можно было бы спутать с прической Меншикова. На груди полный набор Анны, Станислав и Владимир 4-й степени. А повоевать ему пришлось…
От полковника мой взгляд скользнул вниз и остановился на лежащем у его ног теле, над которым склонились еще две знакомые фигуры. Гейнрих и Пирогов – значит, хорошо, что не поехал в госпиталь…
– Ну, что вы скажете? – ветер донес до меня голос Хрущева. – Этот человек без формы, но он атаковал наш разъезд.
– Не спешите, Александр Петрович, – ответил Пирогов, продолжая неспешно осматривать тело.
– Но это ненормально! – Хрущев принялся ходить из стороны в сторону. Сразу стало понятно, как он заслужил свои награды: сидеть на месте этот человек просто не умел. – В него выстрелили, а он просто взял и попытался уйти. Поручик Жаров кричит ему «стой», шашкой перед лицом машет, а он прет, словно смерти не боится!
– Возможно, этого человека опоили опиумной настойкой. Она может давать подобный эффект, – предположил Гейнрих, а я сразу задумался, кому же мог понадобиться подобный исполнитель.
– Не было никакой настойки, – отмахнулся Пирогов. – Обычный шок от пулевого ранения. Классическая картина. Бледность кожных покровов и слизистых оболочек, холодный пот, гусиная кожа, низкая температура тела и слабый нитевидный пульс. Ну и, конечно, падение мышечного тонуса, апатия при сохраненном сознании.
– Но сейчас он лежит без движения, а тогда шел. При одной и той же ране как такое возможно? – это включился в разговор уже полковой доктор.
– У шока есть две фазы. Первая – фаза возбуждения, в которой организм словно перехватывает контроль и пытается убраться подальше от места, где ему сделали больно. Все это без участия сознания, которое закрывается в кокон от окружающего мира. Именно это вы видели при задержании этого человека. И вторая фаза – то, что мы наблюдаем сейчас. Это фаза угнетения, когда сил спасаться нет, и тело переходит в максимально пассивный режим.
– Но почему так происходит? – спросил Гейнрих.
– Наш организм очень разумен, коллега. Получив тяжелое ранение, он пытается спасти то, что ценнее всего – мозг и сердце. Остальное тело словно исключается из цепочек питания кровью и нервной деятельности, и, если в скором времени не удастся вывести больного из подобного состояния, он умрет.
– И этот умрет? – вопрос задал уже знакомый поручик. Видимо, он и есть тот самый Жаров, что проводил задержание.
– В обычной ситуации я бы дал именно такой прогноз, но… – тут Пирогов обернулся на мои шаги и улыбнулся. – Но благодаря одному молодому человеку у меня появилась новая теория, которая, надеюсь, сможет помочь.
Еще не закончив говорить, Пирогов поднялся на ноги и принялся раздавать распоряжения о подготовке к операции. Крахмальная повязка для фиксации перелома, эфир для анестезии, спирт и йодовый раствор для дезинфекции. Саму операцию было решено проводить в медицинской палатке, и посторонних туда не пустили. Тем не менее, даже увиденного оказалось достаточно, чтобы оценить уровень Николая Ивановича. Разве что у меня был только один вопрос.
– А почему не гипс, а крахмал?
– Пирогов считает, что гипс слишком тяжелый и неудобный, – пояснил Гейнрих. – Так что нам всем пришлось от него отказаться. В некоторых вещах Николай Иванович не терпит возражений.
– А что вы думаете про усыпление больных с помощью эфира? – спросил местный доктор. – Я слышал, что в Америке был такой дантист, Уильям Мортон, так он пытался использовать закись азота. Говорил, что даже шесть раз успешно проводил с ней операции, но потом устроил публичный показ и… Парень, которого он обезболил, стоило только его коснуться, вскочил на ноги и убежал.
Я только головой покачал. Закись азота же вполне рабочий инструмент: не идеальный, но точно лучше хлороформа или кокаина, которые скоро начнут использовать. А из-за нестандартной реакции конкретного организма ее просто взяли и вычеркнули из практики на десятки лет.
Тем временем Гейнрих принялся рассказывать об успехах Пирогова в применении эфира, а я аккуратно сместился в сторону. Все же я пришел сюда не на случайного раненого посмотреть, а к полковнику Хрущеву.
– Александр Петрович, – я тихо поздоровался. – Вы несколько дней назад приглашали меня на разговор.
– Григорий Дмитриевич? – Хрущев прищурился, не сразу узнав меня. Впрочем, мы же раньше лично и не общались. – Если честно, не помню такого. Не скажу, что у меня нет вопросов по вашим изобретениям, но…
– Несколько дней назад поручик из вашего полка приносил приглашение. С такой еще интересной эмблемой, – я огляделся по сторонам в поисках Жарова, но того уже и след простыл.
– Жаров? Вот зараза! – Хрущев выругался и закрутил головой. – Обещал же, что бросил эти свои столичные дела!
Я пока ничего не понимал, но тут точно творилось что-то необычное. Несколько человек по приказу полковника попытались найти Жарова, однако тот исчез не только с позиции, но, кажется, и из города ушел. Только через полчаса все немного успокоились, и заглянувший на огонек Дубельт отвел в сторону меня и Хрущева.