Крымская война
Шрифт:
Однако спор между двумя странами на этом не завершился. Тринадцатого сентября 1851 года Николай написал султану о своей убежденности, что не будет допущено никаких изменений касательно владения христианскими святынями, а если таковые последуют, русский посол немедленно покинет Константинополь. Одновременно с этим Опик был отозван в Париж и его место французского посла в Порте занял де Лавалетт [64] . Новый посол быстро оценил положение дел. «Если бы это зависело от меня, — писал он, — я бы без колебаний использовал мощный флот, которым располагает Франция на Средиземном море, и, заперев Дарданеллы, добился удовлетворительного для нас решения вопроса».
64
Лавалетт,
Проблема святынь разрослась до тревожных размеров. Две великие державы оказались в тупике, и возникла реальная угроза, что выйти из него мирным путем не удастся. Эти страны защищали позиции соперничающих церквей. И при этом, как ни странно, ни одна из церквей не выказывала ни малейшей склонности ввязаться в спор. Митрополит Московский Филарет наотрез отказался участвовать в конфликте, не пожелал вмешаться в него и папа Пий IX. На пути в Константинополь посол де Лавалетт остановился в Риме и был принят папой. «К моему великому удивлению, — писал он впоследствии, — Его Святейшество не проявил желания добиваться прав на иерусалимские святыни и вифлеемские ключи».
Пока разворачивались эти события, во Франции разразился конституционный кризис. Дело в том, что согласно конституции Второй республики президент не имел права избираться на второй срок подряд. Все усилия Луи-Наполеона убедить Национальное собрание принять по этому поводу поправку к основному закону не увенчались успехом. Президент рассорился с этим органом, и упрямые законодатели отказались идти ему навстречу. И тогда 2 декабря 1851 года, в годовщину коронации Наполеона Бонапарта и Аустерлицкого сражения, его величайшей победы, Луи-Наполеон совершил государственный переворот. Руководители оппозиции и недружески настроенные к президенту журналисты были арестованы, мятеж в Восточном Париже с центром на улице Фобур-Сент-Антуан — жестоко подавлен, в провинциях введено военное положение. Защитник закона и порядка одержал победу над воображаемым заговором социалистов, и Франция вновь — как заявили власти — стала свободной от фанатиков и радикалов.
В течение трех недель после переворота Луи-Наполеон укрепил свое положение в достаточной степени, чтобы объявить о всеобщих выборах. В голосовании приняли участие около восьми миллионов французов, из которых 7 481 000 выразили свое доверие Луи-Наполеону. Этот результат означал одобрение его действий и давал ему право предложить новую конституцию. Согласно этому документу Луи-Наполеон становился президентом на десять лет и получал поистине диктаторские полномочия.
В последующие месяцы Луи-Наполеон приложил немало стараний, чтобы заразить Францию имперскими идеями. Он совершил длительную поездку по стране, и повсюду его встречали восторженные толпы. Агенты Луи-Наполеона подготавливали почву соответствующим образом, в результате чего все чаще и громче звучали льстивые возгласы и призывы к президенту стать новым императором Франции. Сам Луи не высказывался по этому поводу — он предпочитал, чтобы в глазах Европы дело выглядело так, словно он просто исполняет волю своего народа. Французы, похоже, и на самом деле жаждали восстановления монархии для обретения стабильного правительства.
В Санкт-Петербурге известие о совершенном Луи-Наполеоном перевороте встретили со смешанными чувствами. С одной стороны, императорский двор всегда приветствовал тех, кто «наводил порядок» в Европе: наконец-то французские радикалы и либералы лишились власти. Как писала пресса, «общественные интересы, находившиеся под угрозой, теперь обрели защиту». С другой стороны, возникло беспокойство, что Луи захочет примерить на себя императорскую корону — в конце концов, несколько десятилетий тому назад он успешно имитировал своего августейшего дядю. Возникает вопрос, осмелится ли Луи-Наполеон бросить вызов условиям Венского договора и пойти наперекор воле Европы?
Статья II этого договора подчеркивала, что Наполеон Бонапарт и члены его семьи «навечно лишались права на высшую власть во Франции». Кроме того, великие державы договорились «совместно обеспечивать мир и спокойствие в Европе», если кто-либо в будущем предпримет попытку «преступным образом захватить престол». В 1815 году Великобритания, Австрия, Пруссия и Россия продемонстрировали полное единодушие и твердую решимость в этом отношении. Насколько сохранилась эта твердость сейчас?
Не прошло и нескольких дней после переворота, как русский посол в Вене барон Мейендорф [65] встретился с австрийским канцлером князем фон Шварценбергом. Посла интересовало, какую позицию займет Австрия, если Луи-Наполеон станет императором. Шварценберг ответил, что ради «общего мира и спокойствия в Европе» всем великим державам целесообразно признать титул Луи-Наполеона, особенно если принц-президент провозгласит свою приверженность мирной внешней политике. Австрия, по словам канцлера, больше всего хочет избежать шагов, которые могут угрожать существующему равновесию в Европе.
65
Мейендорф, Петр Казимирович (1796–1863) — барон, русский дипломат.
К началу осени стало ясно, что Британия, Пруссия и Россия солидарны с Австрией в нежелании силовыми мерами предотвратить установление во Франции второй империи. В то же время Николай дал понять, что захват императорской короны Луи-Наполеоном будет равносилен узурпации власти. «Император без божественного права таковым не является. Он может фактически исполнять обязанности императора, но не станет законным императором».
В ноябре 1852 года Луи-Наполеон вновь инициировал референдум — на этот раз по вопросу преобразования республиканского строя в наследственную монархию. Подавляющее большинство участников референдума (7 824 000 против 252 000) высказалось за восстановление империи. В соответствии с этим результатом 2 декабря состоялась коронация и президент Луи-Наполеон стал Наполеоном III, императором Франции.
«Для нас не может быть никаких сомнений относительно Наполеона III, — заявил русский царь. — Эта цифра абсурдна. С нашей точки зрения, его следует именовать „Луи-Наполеон, император Франции“ — и только так. Если это вызовет его гнев, тем хуже для него. Если он позволит себе грубость, Киселев [66] покинет Францию». Николай сообщил Нессельроде, что вся подписываемая царем корреспонденция в адрес французского императора не должна начинаться с обычного для монархов обращения Mon fr`ere [67] , вполне достаточно писать «Мой друг». Признание порядкового номера «III» предполагало бы и признание некогда отвергнутого номера «II», а также возможных в будущем номеров при имени «Наполеон».
66
Русский посол.
67
Брат мой (фр.).
Со дня коронации не прошло недели, как Британия официально признала титул нового французского императора и Виктория начала свое послание к нему обращением «Брат мой». Вскоре пришло подтверждение признания от Франца-Иосифа из Вены, Фридриха-Вильгельма из Берлина, Бисмарка из Франкфурта и правительств других стран Европы. Лишь Санкт-Петербург хранил ледяное молчание — царь упорно отказывался признать самозваного императора. Обида чувствительного Наполеона на Россию росла — такого он простить не мог. Он не только воспринял молчание Николая как личное унижение, но и как оскорбление, нанесенное Франции. Повторяя слова своего великого дяди, Луи-Наполеон провозгласил: «Все ради блага французского народа». А французский народ находился в великом небрежении.
В течение года, который Наполеон потратил на свое восхождение к трону, такие далекие проблемы, как притязания на святые места, отошли на второй план. Поскольку давление из Парижа ослабло, а из Петербурга, напротив, усилилось, султан назначил новую комиссию для рассмотрения непростой ситуации со святынями. На этот раз состав комиссии был не столь расположен к Франции. Среди щекотливых вопросов, рассматриваемых впервые, были: следует ли разрешить католической церкви вернуть на место серебряную звезду, которые православная церковь удалила из Святых яслей? Должны ли католики иметь ключ от главного входа в вифлеемскую базилику Рождества Христова и, если они такой ключ получат, позволительно ли будет для них вставить его в замок? А вставив ключ в замок, могут ли они повернуть его и открыть дверь? Какими бы тривиальными и отвлеченными эти вопросы ни казались, ответы на них вызывали сильнейшую тревогу и могли привести к войне.