Крымские истории
Шрифт:
Какая же милость в этом действующих чиновников от церкви? Какое их величие и любовь к ближнему при этом проявлены?
Не собираясь, совершенно, спорить со мной, лишь высказывала давно осмысленное за долгие годы и пережитое:
– Вы не пережили то время, но я хорошо помню, как русская зарубежная церковь, а ведь православная при этом, устами митрополита Храповицкого, её предстоятеля, благословляла фашистов на поход против России, оправдывала все злодеяния власовцев на нашей земле. Я уже не говорю о злодеяниях католической, униатской церкви.
– Да, Лидия Георгиевна, я много об этом читал, – вставил я свою реплику.
– Деточка. Вы – читали, так как Вы – послевоенный, я так скажу, молодой человек и можете не знать, что на оккупированных фашистами территориях, а это ведь до Москвы включительно, была образована особая зона и шесть митрополитов русской православной церкви призывали паству служить верой и правдой фюреру великой Германии, который и есть «…суть меч божий для борьбы с большевиками».
– Я об этом знаю, милая Лидия Георгиевна, – ответил я.
– Тем лучше. И после этого – эти служки могут быть для меня авторитетом? Посредником между мной и Господом? Нет уж, увольте меня от этого, – и она, при этом, как-то решительно махнула рукой.
– Я не могу воздавать хвалу новому режиму, он у меня забрал всё, но – нельзя же не видеть и того, что только этот режим и спас Россию от закабаления силами зла и насилия, только он сохранил саму государственность Отечества.
– Согласен…
– Но запомните, деточка, и без веры человек – ничто, он ничтожен и слаб, он не может избежать искушений, ошибок и заблуждений.
На миг остановившись, и уже – как итог, произнесла запальчиво, с жаром:
– Поэтому – веруйте, веруйте истово и ищите у Господа совета в роковые минуты, но никогда, никогда не избирайте в посредники между собой и Господом лукавого попа, который сам погряз в грехах…
Этот разговор с Лидией Георгиевной я запомнил на всю жизнь, как, впрочем, и все иные. Но этот меня просто потряс. Я не ожидал такой осведомлённости в делах веры и церкви от этой дивной русской женщины, ровесницы далёких и отшумевших событий.
Я совершенно по-иному стал оценивать действительность и своё место в этом мире. Свои скромные человеческие возможности, которые умножались лишь тогда, когда человек отвергал без-ОБРАЗНОЕ, то есть, жизнь без образа, а ОБРАЗ – только Господь, только вечная и непорушная истина.
От неё свет и верная дорога в жизни, защита и охрана всем нам от дурных мыслей и поступков.
Сам, полагаю, имел какой-то опыт, что-то знал, всё же был академиком и профессором прославленной военной академии Генерального штаба, где уже несколько лет возглавлял факультет оперативного искусства, но её рассказы, ясный и светлый разум меня просто завораживали, а её милое бурчание, никогда не переходящее известных границ, словно вернули в раннее детство, где я, к несчастию, не видел такой материнской заботы и нежности, желания передать накопленные знания и жизненный опыт.
Я неплохо, к тому же, знал немецкий и французский языки и она, прознав об этом, теперь вечерами говорила со мной только на них, тут же подправляя моё произношение.
И мне кажется, что я за семь–восемь вечеров общения с нею, своеобразных и интересных уроков, достиг заметного продвижения вперёд в разговорной речи, так как она всё меньше и меньше делала мне своих милых замечаний.
Но здоровалась она со мной и благословляла вечером на дорогу, только на русском языке.
Видно, что и для неё моё внимание и неподдельный интерес значили многое.
И она, уже не стесняясь, принимала от меня в ресторане приглашение отужинать вместе.
Всегда, как правило, съедала две-три барабольки, другой рыбы не ела, с зеленью. И выпивала чашечку своего неизменного кофе.
Вчера же, неожиданно для меня, сама попросила – «на донышке», так она и сказала, коньяку.
– Сегодня у меня особый день. Сегодня Его день рождения. Жду, жду уже встречи с ним. Все свои дела на земле я уже завершила, да их-то и не было никогда много, только вот не знаю почему, за что вознаградил Господь – зажилась так долго.
И уже только для себя:
– Пора уже мне, пора давно, по иному пути идти. С ним рядом…
И она, выпив глоток коньяку, закурила. И вдруг, молодо засмеялась:
– Генерал, а я ведь пьяна. Уже лет сорок ничего не пила. Что же Вы делать будете со мной?
– Не волнуйтесь, Лидия Георгиевна, сейчас всё пройдёт, и мы – снова, с Вами, по нашему маршруту, тихонечко пойдём к Вам домой.
Она успокоилась и даже на несколько минут закрыла глаза.
Проводив её домой и договорившись о завтрашней встрече, я не торопясь пошёл в свою временную обитель.
Почему-то не спалось. Практически всю ночь я просидел на балконе, непрерывно курил, нарушив свой же запрет – не более шести сигарет в день, и даже выпил полбутылки коньяку.
Необъяснимая тревога давила на сердце. И я, не зная причины, как в минуты опасности, собрал всю свою волю в кулак и насторожился:
«Что мне здесь, в раю, может угрожать? Успокойся и угомонись».
Но как только рассвело, я побрился, надел куртку – было свежо, и быстро пошёл к дому Лидии Георгиевны.
О, этот запах смерти. Я его почувствовал задолго, ещё не дойдя до её дома. Часто, к несчастию, встречался он в моей жизни.
И я, зайдя к соседке, с которой уже были знакомы, попросил её пройти со мной на половину Лидии Георгиевны.
Соседка не удивилась, при этом спокойно, не волнуясь, сказала:
– Да, что-то я не слышала бабушку сегодня. У неё, правда, это бывает. Она – может и до полудня пролежать, всё что-то читает. Выпьет чашку чаю и читает свои книги.
Я заторопился к двери Лидии Георгиевны. Чутьё меня не подвело. На своём диванчике, в неведомом мне – красивом, но, видать, очень старинном платье, лежала, вытянувшись во весь свой маленький рост, Лидия Георгиевна.