Крымские истории
Шрифт:
Редко кто здесь оставался без таких меток.
Жаль только, что осколок рассёк ему лицо и шрам, хотя и аккуратный, спасибо хирургам, но портил его красивое и породистое лицо.
Слева оно было таким же, а справа – чужим и каким-то напряжённым.
И тогда он стал носить строгие и красивые усы, которые несколько скрашивали этот дефект, но делали его старше прожитых лет.
Он и не заметил, как первая седина за эти три года пробежала по его вискам, словно изморозь упала на его красивые и богатые
Через три с половиной года, его, практически под силой приказа, отправили из Афганистана в общевойсковую академию.
Непривычно для его лет на плечах лежали, словно с ними и родился, майорские погоны, а на груди – теснилось множество орденских колодочек, глядя на которые военные и фронтовики, знающие в этом толк, почтительно провожали молодого майора взглядами и тщательнее, чем обычно, поднимали правую руку к козырьку фуражки, отвечая на его приветствие.
А он торопился к ней.
Господи, как же он её любил. Как гордился её успехами, а она писала, что за три года стала вторым лицом, после самого начальника, в окружном Доме офицеров.
Он ей отправлял все деньги – зачем они ему? Норовил, с оказией, передать памятные подарки, которые приобретал на буйных восточных рынках.
Сразу же по прилёту в Москву, не извещая её заранее о своём появлении, любовно выбрал букет белых роз, купил самое дорогое вино, конфеты, в красивой перевитой лентой коробке и, с дрожью в ногах, пошёл в направлении общежития.
Был неприятно уязвлён, когда дежурный по общежитию заявил, что Марина Александровна Владиславлева здесь уже не живёт.
– Ей, товарищ майор, предоставлено жильё в гостинице Дома офицеров, – с какой-то двусмысленной улыбкой произнёс дежурный, в равном с ним звании, но гораздо старше по возрасту.
Не придав его тону никакого значения, Владиславлев остановил машину и поехал на окраину старинного парка, где величественно высилось здание окружного Дома офицеров.
И здесь не обошлось без тягостных минут унижений и ожиданий.
Чопорная и молодящаяся не по возрасту дама, долго его мурыжила у стойки, повторяя десятки раз, что Марина Александровна никаких распоряжений в отношении его не оставляла и она допустить его в её покои – она так и сказала «покои» – не имеет права.
– Придётся подождать, товарищ майор, – с какой-то скрытой издёвкой и таинственным намёком сказала дежурная.
– Мариночку Александровну ждут и более высокие чины…
И тут же, испугавшись своей откровенности и какого-то не очень понятного для него, но неприятного намёка, заторопилась, указуя рукой на диваны, стоящие вдоль стены богатого фойе:
– Посидите – вон там…
Он, молча, направился под фальшиво смотрящиеся, в зимней Москве, искусственные пальмы и молча сел в кресло.
Ожидание было долгим. Минуло семь, восемь часов вечера. А той, которую он с таким нетерпением ждал, всё не было.
И дежурная по Дому офицеров дама, уже с какой-то жалостью, переходящей в неприкрытую брезгливость, всё посматривала на молодого, не по годам, майора.
Только его высокое звание и обилие орденских колодок на кителе, а она, всю жизнь, проработав среди военных, в этом толк понимала, сдерживало её от более резких и едких замечаний.
Но уже где-то после девяти часов вечера, не сдержалась и прошипела:
– Вы бы в ресторан сходили, поужинали, а там – и Мариночка подъедет.
И он, оставив сумку и цветы, подарки ей прямо на кресле под нелепыми пальмами, даже не попросив дежурную присмотреть за его вещами, быстро поднялся по мраморным ступенькам в зал ресторана.
– Девушка, – обратился он к официантке, – мне – стакан коньяку и что-нибудь поесть. Что посчитаете нужным сами. Пожалуйста.
Молоденькая официантка с уважением посмотрела на молодого майора, тяжело вздохнула и уже через несколько минут принесла ему заказ.
Коньяк он выпил залпом и даже не почувствовал его вкуса. Быстро съел вкусный кусок мяса, с картошкой, запил кофе, положил на стол деньги и быстро спустился в вестибюль Дома офицеров.
Странное дело, его вещей на кресле, в котором он их оставил, не было.
А дежурная, с багровым лицом и тяжёлым дыханием, встретила его стоя, прямо у лестницы, по которой он спускался из ресторана.
Суетесь и даже заискивая перед ним, стала торопливо повторять одно и тоже, отирая потный лоб, добрый десяток раз:
– Простите меня, Мариночка Александровна вычитала мне, что я… не додумалась позвонить ей. Она была на занятиях, с начальником Дома офицеров, в Мулино.
Он посмотрел на часы – было без трёх минут десять часов вечера.
Дежурная покраснела и ещё больше заторопилась, объясняя ему, что так у них бывает – занятия и мероприятия в Доме офицеров порой затягиваются допоздна.
– Я Вас провожу в её номер. Пожалуйста.
И она тяжело засеменила по ступенькам парадной лестницы на второй этаж.
Остановившись у двери с тяжёлыми бархатными портьерами, она робко поскреблась в дверь.
Дверь тут же, словно хозяйка ожидала этого сигнала, распахнулась и она, его мечта и грёзы, самая дорогая и любимая женщина на Земле, вместе с тем – совершенно незнакомая и даже чужая, с роскошной и вычурной причёской, в дорогом костюме, обтягивающем её несколько располневшее, но такое совершенное тело, бросилась к нему на шею и стала, иступлённо, целовать в губы, шею, глаза.
Затем, объятая страхом, отшатнулась и пальцем провела по багровому шраму на правой щеке, заканчивающемуся под самим глазом: