Крымские истории
Шрифт:
– За героев переднего края, за наших доблестных афганцев, не вернувшихся с войны…
Владиславлев его перебил:
– Мы третий тост пьём за память павших. Давайте не нарушать традицию.
Полковник побагровел, но бокал осушил молча. Ел много, красиво, со вкусом.
Насытившись и откинувшись на спинку стула, произнёс:
– Я полагаю, что Вы, Владислав Святославович, делаете ошибку.
Как-то икнул, поправился и продолжил:
– Мариночка для нас – сущий кладезь. Она устроена, у неё хорошие
– Я полагаю, – перебил его Владиславлев, – что это – уже дело решенное, и мы его… с Вами, обсуждать не будем. Жена должна быть подле мужа, а не там, где ей удобнее и комфортнее.
Разговора не получилось. Марина покрылась тяжёлым румянцем.
И как только полковник удалился, разразилась невиданным ранее, скандалом. Некрасивым, неправедным и нечестным.
Он даже рассмеялся, когда она сказала, что отдала ему свои лучшие годы и всё мыкала с ним гарнизонную жизнь офицерской жены.
– Где же ты это успела, родная моя? – только и спросил он сквозь зубы, страшно побледнев, что было признаком самой крайней ярости.
– Ты же кроме Москвы за это время ничего не видела и по гарнизонам, как жёны моих товарищей, не моталась. О какой, в этом случае, гарнизонной жизни ты говоришь?
Она умело погасила этот конфликт и он на долгие годы забылся.
За время его учёбы в академии у них не случилось ни единой размолвки. Она прекрасно ладила с коллективом библиотеки, её идеи поддерживались руководством и скоро о ней стали говорить, как об одном из ярких, творческих и мыслящих работников.
Карьеру учёного прочили и ему, но он наотрез отказался и в беседе с начальником академии заявил:
– Спасибо за честь, товарищ генерал-полковник. Но это – не моё. Я вернусь в войска, по завершению обучения.
Марине об этом разговоре он ничего не сказал, зачем, заранее, расстраивать.
И она сама, на выпускном курсе, повела разговор о том, что неплохо бы остаться в Москве, где всё так привычно, желанно, знакомо, так уютно и комфортно.
– А кто же на Кушке, в Марах будет служить? – и он внимательно посмотрел ей в глаза.
– Хватит, ты уже за всех отслужил в Афганистане. Почти четыре года. Пусть все это пройдут – тогда будут знать, как ждать…
– Марина, это решать буду я. Хорошо? А мы, лучше, давай поговорим о том, что пора нам уже сына иметь. Живём мы с тобой, как бобыли.
И в каком-то запале, осуждающе и гневно выпалил:
– Посмотри, ребятня – в каждой комнате общежития. Одни мы…
И он тут же выбросил все её препараты, таблетки разные, которыми она пользовалась.
К назначенному Господом сроку – легко, без всяких осложнений, родила мальчика.
Но кормить грудью его наотрез отказалась и малыш рос на искусственном вскармливании.
Непременные, в этом случае, диатезы, расстройства, беспокойства малыша выносил он, качая его до четырёх месяцев, на руках.
Затем всё выправилось и мальчик рос очень спокойным, пытливым и любознательным, уже в первые месяцы своей жизни.
Наверное, душа детская чувствует, кто и как к нему относится.
С семи месяцев он уже безошибочно узнавал шаги отца и на коленях, ловко перебирая ручками, полз к входной двери.
Нетерпеливо тянул свои ручки к отцу и сиял, как только тот поднимал его с пола.
– Ну, Владиславлевы, – не понять, то ли одобрительно, то ли в раздражении бросала она, – у вас даже выражение лица одинаковое.
Тяжёлую сцену она устроила ему в тот день, когда он сообщил, что он принял предложение Главного управления кадров Министерства обороны и по выпуску из академии будет принимать полк на Дальнем Востоке. Развёрнутый. Полный, более двух тысяч живых солдатских душ, на новеньких БМП.
– Я – на Дальний Восток? Никогда! Собирайся – и отправляйся сам. Можешь и сына взять с собой. Всё же веселее будет. Из Москвы только сумасшедшие выезжают. И ты – среди них.
Лицо её при этом обезобразилось, исказилось. Волосы, всегда уложенные в красивую причёску, растрепались и она не замечала даже, что халат её – совершенно распахнутый и из под него виднелась вся красота её уже начавшего затяжелевать тела.
Крупная грудь, не знавшая кормления ребёнка, была тугой и напряжённой. И только несколько зажиревший, в самом низу живот, указывал на то, что уже минули у этой женщины её юные лета и она вступает в пору зрелости.
Впервые он посмотрел на это тело не с вожделением и восторгом, а с явно выраженной, да он и не скрывал её, брезгливостью.
И её этот взгляд ударил, словно кнутом.
Быстро запахнув халат, она зло прошипела:
– Никуда не поеду. Хоть убей!
– Ты поедешь туда, куда будет нужно. Или – домой, немедленно. Но здесь ты не останешься. Я сам тебя выселю из нашего номера и посажу на поезд, даже силой. И закончим этот разговор.
Тяжело она пережила этот период. Даже сильно подурнела. И долго затем, в городке, не находила себе занятия, днями стояла у окна, вглядываясь в безбрежность лесов, сверкающих на солнце голубыми блюдечками озёр.
И по каким-то неведомым законам сама захотела – вновь выносить и родить ребёнка.
А когда на свет появилась девочка – её словно преобразили. Она ни на миг не отходила от неё, кормить стала исключительно грудью, которая стала ещё красивее от распиравшего её молока.
Он же с головой ушёл в жизнь полка и когда через полгода его командования – в полк приехал генерал армии Третьяк, перемены, произошедшие в части, порадовали легендарного полководца.
Но он сдерживал свои оценки и только внимательно присматривался к молодому командиру полка.