Крымские рассказы
Шрифт:
Она была самою красивою из девушек её города, славившегося красотой.
Жрецы и воины, раджи и певцы, юноши и зрелые мужи — все были у её ног.
И, кажется, только один идол во всём Бомбее не потерял головы от красоты маленькой Лотос.
И вот что однажды записала Лотос в своём дневнике.
Барышни Индии тоже вели свои дневники.
Лотос записывала свои победы и сны на листе того царственного цветка, который мы называем «Victoria regia».
Это самый пышный и благоуханный из цветов, но бойтесь того момента, когда он расцветает: первое дыхание веет ядом.
Вот что
«Мне снился страшный сон.
Тенистый старый сад. Мохом обросшая скамья. И я, без мыслей, без желаний, пришедшая укрыться сюда от палящих лучей солнца, от страстных речей моих поклонников, отдохнуть от песен, вздохов, возгласов восторга.
Солнце заходило.
Кто-то показался на повороте дороги.
Я в изумлении поднялась с места. Это был идол нашего храма.
О, он не походил на тех, от кого я убежала сюда.
Он не любил, он только позволял себя любить.
Он никогда не сделал бы первого шага.
А между тем я ему нравилась. Немножко. По крайней мере, мне так казалось.
Нравиться идолу? Но ведь это ж было во сне!
И это мне льстило.
Потому что он был идолом, оракулом, богом.
Его приговоров боялись.
В его предсказания верили все.
И во сне мне казалось, что я употребляла все усилия, чтобы разжечь его страсть.
Так и теперь я употребила к этому все средства.
Я завела с ним разговор, немножко смелый, немного насмешливый, немного вызывающий.
Мы стояли у дерева.
Расстояние между нами всё уменьшалось.
И когда я уже чувствовала его дыхание, читала желание в его глазах…
Когда на устах его уже не играла улыбка… Когда, вся облитая заходящим солнцем, я откинула голову и почти коснулась его плеча…
Он вдруг покачал головой, улыбнулся и, пожимая мне руку, сказал:
— Я спасаюсь! Уж очень ты хороша сегодня, маленькая Лотос.
Я прислонилась к дереву.
Да, я довольна, довольна потому, что он не потерял интереса в моих глазах.
Потому, что он всё ещё будет раздражать моё самолюбие и действовать на моё воображение».
Странно! Проснувшись, Лотос ни о чём не могла думать, кроме идола. Это было так же похоже на любовь, как и на любопытство. Впрочем, кто же поймёт, где у женщины кончается одно и начинается другое. Кто сумеет ответить, что толкает девушку в первый раз в объятья: любовь или любопытство?
Трепещущая Лотос взошла в сумрачный храм, где стоял идол, холодный, бесстрастный, улыбающийся тою вечною загадочною улыбкой, которою улыбаются индийские боги. Эта улыбка похожа на ту вечную, широкую и злобную улыбку, которою скалит свои зубы череп, — улыбка смерти над жизнью.
Не сознавая, что она делает, Лотос, взобралась на пьедестал и стояла теперь к идолу близко, как во сне. Её тянуло к этому идолу, холодному, бесстрастному. Как вдохнуть в него жизнь?
Лотос ближе и ближе приближала своё лицо к лицу идола и чувствовала, как камень делается теплее от её дыхания.
Её губы почти касались губ идола. Почти… И вдруг она почувствовала, что губы идола коснулись её уст.
Это не она, это идол сделал движение.
С лёгким криком отшатнулась она прочь…
Глаза идола горели. Яркие краски сбежали, и его лицо было теперь бледно. Идол больше не улыбался.
В тишине храма прозвучал стук меча и венца, выпавших из его рук, и руки идола протянулись, чтоб обнять Лотос.
Лёгким, гибким и быстрым движением Лотос выскользнула из его объятий и рассмеялась звонким, серебристым смехом.
— Теперь я знаю, что и ты такой же, как все. Благодарю тебя, мрачный бог. За одну минуту страсти и желания ты дал мне средство сводить с ума даже богов.
А идол стоял перед ней, снова улыбаясь своей вечной улыбкой, смеясь над всем и, быть может, теперь над собой.
Таков был первый поцелуй, раздавшийся в мире.
Как видите, сударыня, поцелуй предназначался для богов, а не для людей.
Для людей это слишком сильное средство. И вот почему люди слишком теряют голову от поцелуя.
Будем же благоразумны.
И будем довольствоваться в нашем маленьком флирте взглядом, пожатием руки.
Поцелуй, это — нечто слишком героическое для нас.
Седые волосы
— Посмотри, у тебя уж седые волосы! — сказала она, проведя рукой по моей голове.
— Неправда!
Два-три серебристых волоса на висках… При моей жизни это так понятно.
— Но у меня нет ещё седых волос.
Я никогда не занимался своею наружностью, но это замечание почему-то привело меня в дурное настроение.
Я скоро попрощался и поехал домой.
Это неправда. Это ложь. У меня нет ещё седых волос. Откуда она взяла, будто у меня начали седеть волосы?
И вот я сижу перед зеркалом…
Она права.
В густых тёмно-русых волосах то там, то здесь тянутся серебристые нити.
Заглядывая в зеркало на минутку и мимоходом, я не замечал их.
Но они есть. Эти два-три седых волосочка, сверкнувших на висках, разрослись в сотни, рассыпались по всей голове. Они белеют там и здесь. Они, как враги, с боя берут мою бедную голову, с каждым днём они становятся всё сильнее и сильнее. Их всё больше и больше. Сдаётся моя бедная голова.
Как? Неужели?
Неужели уже: «Здравствуй, одинокая старость, догорай, бесполезная жизнь?»
Неужели так скоро, что я не успел оглянуться?
Неужели промелькнули весна и лето моей жизни, наступает пасмурная, унылая осень?
Так молодой кутила, прокутив с вечера последние гроши полученного наследства, с тоскою думает на утро:
— О, если бы вернуть теперь назад хоть те триста рублей, которые я бросил вчера под ноги плясавшей цыганки!
Куда, на что я истратил, разбросал, прокутил свою жизнь?
Я жёг её с обоих концов и, боясь, чтоб хоть на секунду она не превратилась в будничную, серенькую и бесцветную, лихорадочно ловил момент за моментом.
— Он много взял от жизни! — так скажут про меня все, и только я один спрошу:
— Взял ли хоть что-нибудь? Любил ли я? Любили ли меня?
О, длинная, пёстрая, красивая, как гирлянда цветов, вереница милых, весёлых подруг, которые помогали мне мчаться вперёд, от одной к другой, не замечая, что так же быстро мчится и время!
Глядя на эти седые волосы, я с грустною улыбкою могу спеть из «Синей Бороды»: