Крымское ханство в XVIII веке
Шрифт:
Между тем дипломаты разных европейских дворов, избравшие Порту ареной своего соперничества, не давали ей покоя, толкая ее в тот омут, из которого она потом не смогла выбраться целой и невредимой. Больше всего поработали здесь французы и польские эмиссары. Они втянули Порту, под предлогом ограждения независимости Польши, в войну с Россией, окончившуюся новыми политическими комбинациями, создавшими условия, благоприятные к уничтожению самостоятельного существования Крымского ханства и подпадению его под власть России. Наступила эпоха, в которой проявилась военная и дипломатическая мощь России и обнаружилась окончательная несостоятельность Турции во всех отношениях. Эта эпоха прекрасно, со знанием дела, с большим юмором и яркими красками изображена человеком, игравшим тогда видную роль в оттоманской бюрократии, — Ресми-Ахмедом-эфенди Гириди [87] в его сочинении «Хулясэту-ль-итибар», переведенном на русский язык Сенковским [88] под заглавием «Сок достопримечательного». И лица, и события — все у него очерчено кратко, но метко и согласно с прочими историческими данными. Из этого сочинения можно заключить, что турки поняли свою политическую ошибку, да уже было поздно.
87
Ахмед Ресми-эфенди Гириди (1700—1783) — турецкий дипломат, посланник в Вене и Берлине;
88
Осип Иванович Сенковский (1800—1858) — русский востоковед, писатель, редактор.
Вот как характеризует ничтожные причины, породившие крупные следствия, турецкий историк Васыф-эфенди, очевидец и даже участник роковой борьбы Порты с Россией. Описав смутное состояние Польши, раздираемой несогласием двух враждебных партий, возникших по случаю избрания нового короля, Васыф продолжает так: «Питавшая вражду к московцам партия прибегла с жалобой к Высокой Державе, и один из аристократических ляхов, Потоцкий [89] , сделал такого рода намек, что, мол, если господство московцев будет свергнуто и собранные ими для этого войска будут удалены, так что всякие связи с ними будут прерваны, то самое лучшее из ляхских владений, Подольская провинция со всеми принадлежащими к ней местностями, будет с полным удовольствием уступлена Высокой Державе. А тогдашние государственные мужи полагали, что это важное дело весьма легко и просто обделать, и, словом и делом занявшись взысканием средств к изгнанию московцев из Польши, затеяли весьма опасное предприятие, результат которого был неизвестен. С другой стороны, французы, из собственных утилитарных видов, также подстрекали Высокую Державу к войне и вытянули язык порицания и компрометирования против держав, предостерегавших ее от этого. Что же касается московов, то они тем, которые заранее обсуждали и взвешивали их действия по существу их, давали уклончивые ответы. С обеих сторон пошли разговоры, и, наконец, война стала неизбежна. Между тем некоторые так рассуждали, и тогдашний верховный везирь поддерживал их в этом: “Разве московцы станут из-за этого воевать? Войско Высокой Державы дойдет ли, не дойдет ли до Адрианополя, самое большее до берегов Дуная, как они очистят Польшу. Если Высокая Держава и понесет какие-нибудь издержки, так ведь зато получит в свое владение такую богатую провинцию, как Подолия!” Обе стороны стали обвинять друг друга в нарушении договора и таким образом решились начать войну». Таким образом, польские дела повели к войне, в которую вмешались крымские татары; а это вмешательство подало повод России, при благоприятном для нее исходе войны, выдвинуть на первый план вопрос о существовании Крымского ханства, судьба которого также вскоре окончательно решена была отторжением его от непосредственной зависимости от Порты, а затем переходом во власть России.
89
Франциск Салезий Потоцкий (1700—1772) — польский государственный и военный деятель, полководец, магнат.
Ресми-Ахмед-эфенди согласно с Васыфом главную причину столкновения Порты с Россией тоже видит в польских смутах, но совершенно умалчивает об интригах европейских держав. Затем все свое внимание он сосредоточивает на бессмыслии турецких политиков в этом столкновении и на поведении крымских татар, в которых он видит главных виновников бед, обрушившихся на голову как Порты, так и их самих. «Когда судьбе наступит время, — рассуждает Ахмед-эфенди, — осуществить какое-либо свое предопределение, то она находит к этому средства там, где и в голову не придет. На основании этого в ту пору, как упомянутое злосчастное войско (русское) вступило в пределы ляхов, мубашир отправился для представления Крым-Герая к Порогу Счастья. Так как в предположении, что он будет сопротивляться, понадобилось назначить в Очаков румелийского губернатора, то на границах распространилась молва, что будто бы у Высокой Державы будет война с московом; что татарское войско готово наводнить и опустошить ляхское государство. И пошла суматоха по тем местностям. Говорили, что московы, наполнив Польшу войсками после назначения короля, имеют целью переступить границы Высокой Державы. Слухи эти усилились; письменные донесения о событиях следовали одни за другими, и поневоле понадобилось войти в переговоры с Апрышкиным (Обрезковым), старостой московского двора при Пороге Счастья» [90] . Следовательно, случайное совпадение отставки чересчур горячего и беспокойного Крым-Герая осенью 1764 года, сопровождавшееся передвижением пограничных военных отрядов, с введением русских войск в Польшу для поддержки новоизбранного короля заронило первую искру, которая потом превратилась в пожар, испепеливший Порту в бесплодной борьбе с Россией.
90
Перевод этого отрывка Сенковского, рассчитанный на эффект стиля, иногда уж слишком расходится со смыслом турецкого текста. Так и здесь, например, вышеприведенное место господин Сенковский передает следующим образом: «Вот почему едва это злополучное войско вступило в пределы ляхов, Крым-Гирей вздумал поскорее отправить гонца к Порогу Счастья с представлением, что Москва нарушает договоры, и тут же случилось, что румелийскому наместнику поручили заведование Очаковым. Это подало повод к общей молве в пограничных областях» и т.д. Приведенное же место слишком уж режет глаз своей неточностью, а главное, тем, что лишает сообщаемый тут исторический факт смысла, который хотел придать ему Ресми-Ахмед-эфенди. Положим, правда и то, что Крым-Герай тревожил Порту своими донесениями о действиях России; но совпадение этого обстоятельства с назначением в Очаков румелийского вали не представляет ничего такого, чтобы могло произвести сенсацию в пограничных местностях. Между тем меры предосторожности, которыми сопровождалось отрешение Крым-Герая, случившееся одновременно с избранием Станислава Понятовского, опиравшегося на русские военные силы, в короли польские, в самом деле могли породить в населении ложные слухи о предстоящей войне: и Крым-Герай для своей безопасности стянул неподалеку от Очакова около 5000 ногайцев, да и у турок на всякий случай было в запасе около Бендер, Очакова и Каушан немалое число войск, которые, как только низвержение хана состоялось благополучно, «пошли на реку Дунай в свои жилища».
«Эти переговоры, — продолжает Ресми-Ахмед-эфенди, — затянулись и, по обыкновению, обострились в досадную распрю. Разговоры, сопровождаясь соответственной заносчивостью и в то же время беспечностью и взаимным морочением, длились три-четыре года; а между тем военные возгласы все сильнее и сильнее раздавались; говорилось: московцы вступлением в Польское государство нарушают договор, надо восстать против них! Так как мне, ничтожному, в те поры суждено было в качестве посла проезжать Польшей в страну Брандабургскую, то мне известны все эти обстоятельства; это не такие дела, которые можно узнать из летописей».
Последнее замечание несколько преувеличено: в тех же летописях мы находим указание таких важных причин войны Турции с Россией, о которых почему-то умалчивает Ресми-Ахмед-эфенди, как, например, подстрекательство французской дипломатии. Происки Потоцкого, изображенные у Ресми, не ускользнули от внимания и официального историка Васыфа, как мы видели. Зато поведение крымских татар в этот роковой для них период времени с 1769 по 1783 год, в самом деле, представлено у Ресми-Ахмеда-эфенди с надлежащей полнотой и ясностью, которой недостает официальным летописям. В этих последних кратко, даже без мотивов, сообщается, что «назначенный перед этим Крымский хан Селим-Герай-хан оказался неспособен действовать согласно видам Державы, и потому состоялась высочайшая воля о его отставке и назначении на ханский престол прежнего Крымского хана Арслан-Герая, 13 шевваля 1180 года (14 марта 1767)». Но старик с трудом добрался до Каушан и в мухарреме следующего, 1181 года (июнь 1767) умер.
На ханство возведен Максуд-Герай-хан I, сын Селямэт-Герая, проживавший в своем чифтлике Фундуклу. Непродолжительное его царствование (1181 — 1182; 1767—1768) столь мало было заметно, что историки турецкие даже забыли записать о его назначении, а упоминают только о его смене, и то в таких коротких словах: «Так как из образа действий упомянутого обнаружилась его вялость, слабость и неспособность, по требованию обстоятельств, показать себя в войне, то он был отрешен и отослан в свой чифтлик, находящийся в Фундуклу».
Где нет определенной устойчивой системы в управлении, там трудно уследить за мотивами тех или других распоряжений, тех или других перемен в составе правительства. Сидевший с 1757 года на османском троне султан Мустафа III (1757—1773) сам по себе был человек не худой и с добрыми намерениями, судя по отзывам о нем современников; но общая застарелая неурядица в правительственном механизме усложнилась бессмысленными вожделениями некоторых мечтательных политиков Порты под влиянием хитрых европейских дипломатов и происков польских эмиссаров. Благоразумные люди, такие, как верховный везирь Мухсин-заде Мухаммед-паша [91] , были оттеснены пустыми сумасбродами, вроде Гамзе-паши [92] и ему подобными. Назначения делались наугад, на пробу; одни лица нетерпеливо сменялись другими; воцарилась полная безурядица, и финал легкомысленно затеянной комедии был весьма печальный, именно таков, какой пророчили люди смышленые и глядевшие несколько вперед. А так как во время войны не последнее значение имели крымские ханы, то и их теперь под горячую руку меняли одного за другим, пока опять не обратились к Крым-Гераю, хотя и не особенно приятному для Порты, но слывшему за человека дельного и умного, рьяного ненавистника русских.
91
Мухсинзаде Мехмед-паша — великий везирь с марта 1765 по август 1768 и с декабря 1771 по август 1773 года.
92
Хамза Махир-паша — великий везирь в августе — октябре 1768 года. При нем было принято решение о начале войны с Россией.
Глава VI
Поведение барона де Тотта в Крыму и балагурство его мемуаров. — Личность Крым-Герай-хана I и смерть его. — Ничтожество Девлет-Герай-хана IV. — Разногласие отзывов о Каплан-Герай-хане II. — Настроение османской армии и поражение турок и татар от русских. — Военные успехи Каплан-Герая. — План императрицы Екатерины II о высвобождении Крымского ханства из-под турецкого верховенства. — Смена Каплан-Герая Селим-Герай-ханом III.
При Максуд-Герае и во второе ханствование Крым-Герая I имел пребывание в Крыму в качестве французского консула барон де Тотт [93] . Мемуары его пользуются известностью и цитируются всюду наравне с другими достоверными источниками исторических сведений. Г. Говордз целых две своих статьи о Максуд-Герае и Крым-Герае наполнил пространным извлечением из «интересных записок» барона де Тотта. Между тем, по правде сказать, ни одно сочинение не производит такого безотрадного впечатления своей высокопарностью, авторским самомнением, вздорностью содержания, обилием самопротиворечий, как мемуары этого французского дипломата, проявляющего в них развязность, как будто составляющую отличительную черту характера самого автора этих мемуаров. Прочитав длинную заносчивую лекцию о том, как надо изучать быт и нравы чуждых нам народов, он отвергает всякую достоверность и полезность наблюдений, сделанных прежними путешественниками. Распространившись потом о необыкновенных трудностях изучения турецкого языка, которых хватит на всю жизнь, барон, однако же, сообщает, что сам он изучил его с невообразимой быстротой. Бывши запанибрата, по его словам, с крымскими ханами, у которых он, впрочем, «целовал руки», де Тотт, однако, не научился писать их титул иначе, как «le Kat» — и это наилучшая аттестация его познаний в турецком языке. Всюду выставив свою собственную персону, он с явной хвастливостью приводит даже шутки, отпускавшиеся на его счет Крым-Гераем. Превознося ум, образованность, справедливость и политическую мудрость Крым-Герая до сравнения его с Монтескье, Тотт при этом рассказывает не особенно лестный анекдот о том, как искание одним ногайцем правосудия у хана сделано было предметом шутовской комедии, главную роль в которой играл опять-таки барон, принятый несчастным ногайцем, по недоразумению, за хана. Поэтому все, что сообщается Тоттом, требует самой тщательной проверки и сличения с другими данными. Куда большего доверия заслуживают по части сведений о турках и татарах такие почтенные труды, как путешествие де ла Мотрея [94] или как «Traite sur le commerce de la Mer Noire» («Трактат о торговле на Черном море») Пейсонеля! Последнему принадлежит еще и та честь, что он сделал достодолжную оценку мемуаров Тотта в особой брошюре под заглавием: «Observations critiques sur les memoires de M. le Baron de Tott» (Amsterdam, 1785; «Критические замечания по воспоминаниям барона де Тотта»), где с беспощадной очевидностью выставил всю вздорность сочинительства своего соотечественника-авантюриста.
93
Франсуа де Тотт (1733—1797) — французский консул в Крыму, участвовал в татарском набеге на Новую Сербию, предшествовавшему Русско-турецкой войне 1768—1774 годов. Во время войны был военным советником султана Мустафы III.
94
Обри де Ла Моттре, в русских источниках фигурирует также как де-ла-Мотрей, Абри де Ламоттре, Обри де ла Мотрэ (1674—1743) — французский дворянин, агент шведского короля Карла XII, известный своими странствиями по Европе; долгое время жил в Турции. Автор «Путешествий по Европе, Азии и части Африки» в трех томах.
Рассказав про свои беседы и поездки на охоту с Максуд-Гераем, Тотт подметил в этом хане одну только характерную черту — жадность, и для иллюстрации приводит случай с Якуб-агою, где сам он, Тотт, выступает в благородной роли заступника и покровителя несчастного Якуба, который бы иначе непременно погиб.
«Якуб-ага, начальник и главный таможенный чиновник Балты, — читаем в мемуарах, — чуть-чуть не сделался жертвой ее (жадности Максуд-Герая). Лишенный своей должности и своего достояния, заключенный в оковах в тюрьму, он рисковал потерять еще и голову, несмотря на все старания своей покровительницы (принцессы, 70-летней старухи, осчастливившей барона презентованием ему собственноручно вышитой узорами цветной рубашки), и мне показалось весьма важным похлопотать о спасении и поддержке этого человека, которому Франция всегда имела повод считать себя обязанной».