Крымское ханство в XVIII веке
Шрифт:
Даже в официальной записке Блистательной Порты к цесарскому нунцию по поводу крымских дел выставлено было на вид, что будто «российский генерал, употребляя Шагин-Герая своим орудием, набрал силою войска из магометан крымских жителей и хотел из них одеть некоторых в солдатский мундир, а других нарядить по-гусарски и принудить носить шляпы, что есть совсем противным закону магометанскому».
Само собой разумеется, что во главе татарской оппозиции стоял сам хан Девлет-Герай и его ближайшие приверженцы. Он собрал однажды татар в мечеть и спрашивал их, желают ли они вольности и видеть Шагин-Герая ханом. Получив от них отрицательный ответ, он велел им разъезжаться по домам и быть готовыми. Он хотел главных сторонников Шагин-Герая перевешать; равным образом он отдал приказание поймать и привезти к себе в Бакче-Сарай Шагин-Герая.
Но все старания Девлет-Герая удержать за собой власть не могли иметь благоприятных результатов, ибо в самом татарском населении не стало прежней разбойничьей отваги, веры в безнаказанность каких-либо враждебных России деяний, да и сохранение прежнего государственного строя не составляло теперь чего-либо дорогого для сердца татарина. А потому заслуживает полной веры такое донесение Темир-Газы-мурзы: «Хотя и разосланы во все стороны люди записывать из народа войска, но чернь не соглашается». Не лишены правдоподобия и показания некоторых конфидентов, как они называются в документах,
Тщетные мечты Девлет-Герая главным образом питались в нем двусмысленным поведением Оттоманской Порты. Очаковский житель Мустафа-ага, посланный вместе с курьером верховного везиря к хану, сообщил русским, что «хан до получения письма везирского был несколько сомнителен, а по получении оного оказывался в веселом виде и утверждал в народе, будто пишут к нему о Шагин-Гирей-хане, что он вероломный, так если кто его пожелает, тот почтется за отрицателя от закона».
Между тем татары, то есть, лучше сказать, сам же Девлет-Герай под именем крымского общества, сообщал князю Прозоровскому такого рода вещь: «Нам же и от Порты Оттоманской чрез прибывшего татарина с письмами объявлено, чтоб наблюдать вечный и ясный трактат между двумя дворами, не делая ни на волос ему противного, и чтобы всегда его почитать, старание ими употреблено будет…» Значит, турки прямо обнадеживать татар не смели, а все-таки прибегали к обычной системе сманивать их намеками и обещанием дипломатических проволочек, которыми они всегда любили затягивать международные вопросы, требующие немедленного практического разрешения. Ими ожидался какой-нибудь благоприятный случай к тому, чтобы возвратить статус-кво в Крымском ханстве. Недаром какой-то французский лекарь, приехав в Кафу, рассказывал, «что в Порте квартируют янычара, показывая… объявить войну России, о чем и многие уже говорили, предрассуждая о недолгом ханствовании Шагин-Гирея».
При всем том, однако, когда несколько человек из крымских начальников отправились «к турецкому султану с ис-прошением, чтобы оставлены были под державою хана Девлет-Гирея, а из-под власти Шагин-Гирея были освобождены», то султан, узнавши о цели их прибытия, «не только чтобы просьбу принять мог, но ниже допустить до себя не позволил», так что они «отправились по-прежнему в Крым» ни с чем.
В конце концов Девлет-Герай все свое имущество и даже гарем препроводил в Балаклаву и погрузил там на суда, сам же медлил с отъездом, все боле разочаровываясь в действиях Стамбула. Он даже будто бы как-то сказал по секрету своим приверженцам: «Кажется, для нас никакой от Порты надежды нет, и я опасаюсь, чтоб они меня не обманули». При таком настроении ему ничего больше не оставалось, как подобру-поздорову уехать из Крыма. 29 марта 1777 года к вечеру, оставив в Бакче-Сарае двор свой пустым, Девлет-Герай отправился в Балаклаву с намерением отплыть морем далее. А чтобы скорее понудить его к этому, князь Прозоровский приказал подполковнику Любимову двинуться с отрядом к Балаклаве, занять берег от нее до Бельбека и загородить идущую туда из Бакче-Сарая через реку Альму дорогу. Девлет-Герай несколько раз отваливал и опять возвращался и причаливал к берегу: противный ветер не давал ему выйти в море, пока наконец 3 апреля удалось ему выйти. Сперва он отплыл в Синоп и, забравши там свой гарем, отправился уже оттуда в Константинополь, куда и прибыл 14 апреля. Приехавшие с ним татары рассказывали, что перед отъездом его из Крыма все те, кто хотел со всем своим домом следовать за ним, потеряли кто брата, кто жену, кто мужа, потому что русские войска будто бы их преследовали, и что ничего, кроме вопля и крика, не было слышно. Сам же Девлет-Герай, по донесению Стахиева, прислал с нарочным в Порту письмо, в котором извещал, «что он принужден был из Крыма выехать, где находится сорок тысяч российского войска, кои имеют с собой Шагин-Гирея и возят его в одной клетке с одного места в другое, почему и не можно распознать, мужчину или женщину, мусульманина или же какого другого человека в той клетке волочат; что оное войско никого не трогает, хотя бы и кто задирал его; что при отъезде его, Девлет-Гирея, со своими людьми оное войско пособляло убирать и переносить его скарб и погрузило оный на три судна, на которых он на азиатский берег переправился».
Таким образом поле было расчищено для Шагин-Герая, которому теперь, под прикрытием русской военной силы, можно было не окольными путями пробираться в Крым, как это предполагалось прежде, а прямо и торжественно шествовать в Бакче-Сарай, о чем уже и состоялось распоряжение князя Прозоровского.
Письмом из лагеря близ Кара-Су, при деревне Аккая, от 21 апреля 1777 года Шагин-Герай извещал графа Румянцева о том, что крымское общество дало ему «о своей преданности письменное за общими печатями обязательство… и самопроизвольно отказалось от избрания впредь ханом, как по преданиям закона магометанского, так и по древним татарским обрядам». В журнале князя Прозоровского действительно значится: «В 21-й день (апреля), часу во втором после полудня, все здешние беи, мурзы и аги, собравшись из Карасу-Базара, предстали к ставке его светлости и по своему обряду сделали торжественную присягу в данном на 9-ти артикулах обязательстве и клятвенными обетами оную подтвердили». Любопытно, что главные вожаки партии, поддавшейся Шагин-Гераю, изъявляя ему готовность присягнуть и прося его указать место встречи с ним, просили также как особой милости позволить им «присягать поодаль войск российских» [145] . Шагин-Герай препроводил к графу Румянцеву и самый присяжный лист, в конце длинного предисловия к которому говорится: «Мы, следуя святой заповеди, высоко помянутого государя нашего из места, в котором в виде гостеприимства пребывать изволил, пригласили и с помощью Вышнего по счастливейшем его светлости в область нашу прибытия, в нынешнем 1191 году [146] , избрав в ханы, следующие ниже сего о нашей преданности обязательные артикулы сочинили и, утвердив печатями, все нижеподписавшиеся знаменитейшие Крымской области начальники и духовенство поднесли его светлости». Хотя русский текст этого присяжного листа и назван «переводом», но, судя по слогу и составу документа, он и есть настоящий
145
Это несколько напоминает тот случай, когда капитулировавшие туркам австрийские гарнизоны ставили условием капитуляции «не проходить им мимо татар», всегда обыкновенно находившихся в турецкой армии.
146
Этот же год хиджры, соответствующий сроку с февраля по декабрь 1777 года, выбит на всех монетах имени Шагин-Герай-хана без различия относительно действительной их чеканки.
147
К чести кн. Прозоровского надо отнести то, что этот военный человек, как и его начальник, знаменитый гр. Румянцев, зная цену силы меча, понимали также и важность значения человеческого слова, особенно чужеязычного слова, в сношениях с людьми. Гр. Румянцев, например, никогда не подписывал сам и советовал кн. Прозоровскому не подписывать турецкого перевода своих корреспонденции, дабы не быть обязанным отвечать за перевод турецкий. Кн. Прозоровский пишет однажды гр. Румянцеву, что он приказал сличить перевод на турецкий язык декларации и нашел, что, «по примечанию Якуб-аги (переводчик хана Крым-Герая I, завербованный в свое время русским консулом Никифоровым. — Прим. ред.), выражения того перевода покажутся татарам не столько вразумительными, сколько он, следуя всеобщему употреблению их языка, наблюдал оное в своих переводах». В другой раз кн. Прозоровский пишет в своем ордере генерал-майору Борзову: «Но как переводчик у вас не так силен в переводах, как Якуб-ага, то я и прилагаю здесь в вышесказанных словах письмо, переведенное им Якуб-агою по-турецки».
Глава X
Конец Девлет-Герай-хана. — Татарская депутация в Порте. — Несочувствие Порты избранию в ханы Шагин-Герая. — Поспешность и бестактность Шахин-Герая в своих действиям. — Начало возмущения в Крыму. — Интриги Порты против России и ее кандидата на ханский трон. — Высадка в Крыму Селим-Герая III. — «Кровавые адресы» крымских жалобщиков в Порту. — Нота Порты к европейским державам о положении дел в Крыму и отношении к ним России. — Причина «остуды» Шагин-Герая с Суворовым и Константиновым. — Неудачный исход авантюры Селим-Герая III.
По совершении переворота в Крыму России предстояла еще трудная задача заставить Порту признать Шагин-Герая в ханском достоинстве, да еще впредь установить вместо избирательного правления в Крыму наследственное. Порта, разумеется, не хотела примириться с фактом низвержения своего протеже Девлет-Герая и возведения на ханство ненавистного ей изменника Шагин-Герая; но делать было нечего. Девлет-Герай прожил некоторое время в Константинополе, угощался парадными обедами, получил от султана подарки, но все-таки в конце концов должен был отправиться на жительство в чифтлик неподалеку от Филиппополя, где он через три года и умер. Затем в Порте хотели было вызвать Сахыб-Герая, бывшего прежде ханом, и действовать через него на Шагин-Герая как младшего его брата, но и этот план тоже отложили. Стахиев еще в апреле 1777 года доносил князю Прозоровскому о благорасположении всех добро-намеренных людей в Порте в пользу Шагин-Герая и только советовал, «чтобы хан избрал усерднейших к себе почтенных и набожных татар и отправил бы их чрез Царьград для поклонения в Мекку, которые, бывши в сем городе, могли бы зайти в знатные дома и хвалиться хорошим управлением нового хана, прославляя его добродетели и ревность к закону», — хана же он торопил присылкой этих ходатаев и депутатов с махзаром [148] к Порте.
148
Махзар— петиция, обращение.
В конце мая эти депутаты отправились в Порту и были там встречены довольно сухо: они должны были идти «пешками», потому что верховые лошади к ним не были посланы; их угощали кофеем, но «без сластей и окуривания», а верховный везирь по прочтении их бумаг сказал им в ответ: «Подумаем, посмотрим!» — то есть попотчевал их тем милым словечком «бакалым!», которым османы и до сего дня отделываются от чего-либо, в чем они прямо отказать не могут и чего, однако же, исполнить не хотели бы.
На совете министров, происходившем в присутствии султана, было доложено, что вступление Шагин-Герая на ханство при помощи России совершилось вопреки трактату о ничьем вмешательстве в дела Крыма и чрез это султан «впал в разные сомнения». Более зримым проявлением нерасположения Порты к признанию Шагин-Герая ханом Крыма было учреждение ею собственного пашалыка, или губернии, в Бессарабии с включением в нее Каушан, Балты, Дубоссар и всех прочих вплоть до реки Буга земель и селений, принадлежавших крымским ханам, с изгнанием из тех мест ханских управителей.
Во всяком случае, планы русской политики могли осуществиться быстро. Этому способствовала, помимо всего прочего, бестактность Шагин-Герая, которая привела к тому, что глухое сопротивление крымцев осенью 1777 года разразилось открытым бунтом, о причине которого Прозоровский доносил Румянцеву: «Я сколько можно стараясь изыскивать инструмент сего бунта, не могу и поныне открыть». Но из тона как этого рапорта, так и из других документов выходит, что бунт вызван поступками Шагин-Герая, на первых же поpax сделавшего многое такое, что должно было усилить и без того немалое нерасположение к нему местного народонаселения.
В самом деле, этот злополучный татарин вообразил себя настоящим государем, соединяя в себе дикие инстинкты азиатского деспота с самыми легкомысленными приемами и затеями на европейский манер, игнорируя народную нелюбовь к себе и в то же время не сообразуясь с намерениями и советами русских.
Тотчас же по получении формального известительного письма от татарских вельмож о своем избрании на ханство Шагин-Герай отвечал им тоже письмом, заключавшим в себе нечто вроде милостивого манифеста, в котором объявлял амнистию всем провинившимся против его брата Сахыб-Герай-хана и требования дальнейшего впредь повиновения, на что ему опять отвечено было письмом самого раболепного содержания, которое отправили к нему ширинский бей и Абду-ль-Вели-паша от имени всего крымского общества.