Крысолов
Шрифт:
— Вели его дела?
— То есть наша фирма вела. Я был компаньоном адвокатской конторы «Фулджеймс и Хоуард».
Тут он пустился в воспоминания и немало порассказал мне о моем дядюшке и его семействе, о его лошадях и арендаторах. Разговор все больше превращался в монолог; я вставлял два-три слова, и этого было довольно. Старик негромко рисовал почти забытые мною картины, дни, что ушли безвозвратно, — дни моего детства.
Я откинулся в кресле, спокойно покуривал, и усталость моя проходила. Поистине мне повезло, не часто встретишь человека, способного говорить о чем-то, кроме войны. Сейчас почти все только и думают если не о нынешней войне, так о прошлой, и любой разговор с каким-то болезненным упорством сводят к войне. А этого высохшего старика война словно обошла стороной. Его занимали самые мирные предметы.
Потом речь зашла о рыбной ловле. Оказалось, он страстный рыболов, я тоже удил понемножку. Почти все морские офицеры берут на корабль удочку и ружье. В свободные часы мне случалось ловить рыбу на побережьях всех частей света, но обычно не с такой наживкой, какая полагается, и без особого успеха; зато Хоуард был настоящий знаток. Он побывал с удочкой во всех уголках Англии и чуть ли не на всем континенте. В былые дни деятельность провинциального адвоката отнимала не слишком много времени и сил.
Мы заговорили о рыбной ловле во Франции, и я припомнил собственный опыт.
— Я видел, французы очень занятным способом ловят на муху, — сказал я. — Берут длиннющую бамбуковую жердь, футов этак в двадцать пять, с леской, но без катушки. Для наживки пользуются мокрой мухой и ведут ее по бурной воде.
— Правильно, — с улыбкой подтвердил Хоуард. — Именно так и делают. Где вы видели такую ловлю?
— Около Гекса, — сказал я. — Собственно, в Швейцарии.
Он задумчиво улыбнулся.
— Мне хорошо знакомы эти места… очень хорошо. Вы знаете Сен-Клод?
Я покачал головой:
— Юру я не знаю. Это, кажется, где-то возле Мореза?
— Да… недалеко от Мореза. — Он помолчал; мы остались вдвоем, в комнате было тихо, спокойно. Потом старик сказал: — Этим летом я хотел испробовать такую ловлю на муху в тамошних ручьях. Неплохое развлечение. Надо знать, куда рыба идет кормиться. Нельзя просто забрасывать муху как попало. Нужно вести ее так же осторожно, как искусственную.
— Стратегия, — сказал я.
— Вот именно. В сущности, стратегия в том и состоит.
Мы снова мирно помолчали. Потом я сказал:
— Не скоро мы опять сможем ловить рыбу в тех краях.
Так на сей раз я сам перевел разговор на войну. Нелегко обойти эту тему.
— Да… и это очень жаль, — сказал старик. — Мне пришлось уехать, когда рыба еще не ловилась. До самого конца мая клев никудышный. Ручьи еще совсем мутные и слишком полноводные — снег тает, понимаете. Позже, в августе, ручьи мелеют, да и жара. Лучшее время — середина июня.
Я повернулся к нему.
— Вы ездили туда в этом году? — Конец мая, о котором он упомянул вскользь, это время, когда немцы через Голландию и Бельгию вторглись во Францию, когда мы отступали к Дюнкерку, а французы были отброшены к Парижу и за Париж. Казалось бы, не слишком подходящее время для старика удить рыбу посреди Франции.
— Я выехал в апреле, — сказал он. — Думал провести там все лето, но пришлось уехать раньше.
Я удивленно посмотрел на него, невольно улыбнулся.
— Трудно было возвращаться?
— Нет, — сказал он, — не особенно.
— Наверно, у вас была машина?
— Нет, — сказал он. — Машины не было. Я плохой водитель, несколько лет назад пришлось от этого отказаться. Глаза уже не те.
— Когда же вы уехали из Юры? — спросил я.
— Одиннадцатого июня, — сказал он, подумав. — Как будто так.
Я в недоумении поднял брови:
— И поезда шли по расписанию?
По моей работе мне хорошо известно было, что творилось в те дни во Франции.
Хоуард улыбнулся, сказал задумчиво:
— С поездами было неважно.
— Как же вы оттуда выбрались?
— По большей части пешком.
В эту минуту послышалось мерное «трах… трах… трах… трах…» четыре разрыва подряд не больше, чем в миле от нас. Прочное каменное здание клуба качнулось, полы и оконные рамы заскрипели. Мы молча, напряженно ждали. Потом протяжно завыли сирены и резко затрещали зенитки. Начался очередной налет.
— Черт подери, — сказал я. — Что будем делать?
Старик невозмутимо улыбнулся:
— Я останусь здесь.
Это было разумно. Пренебрегать опасностью только ради того, чтобы избежать неудобств, глупо, но ведь над нами три солидных перекрытия. Мы порассуждали об этом, разглядывая потолок и прикидывая, выдержит ли он, если обвалится крыша. Но с места не двинулись.
Вошел молодой официант с фонарем и каской в руках.
— Убежище внизу, ход через кладовую, джентльмены, — сказал он.
— А это обязательно — идти в убежище? — спросил Хоуард.
— Нет, только если пожелаете.
— А вы пойдете вниз, Эндрюс? — спросил я.
— Нет, сэр. Я иду на свой пост, вдруг зажигательная бомба попадет, мало ли что.
— Ну, идите, — сказал я. — Делайте свое дело. А когда найдется свободная минутка, принесите мне марсалы. Но сперва идите на пост.
— Неплохая мысль, — сказал Хоуард. — Между зажигательными бомбами принесите и мне стакан марсалы. Я буду здесь.
— Хорошо, сэр.
Он ушел, а мы опять откинулись на спинки кресел. Было около половины одиннадцатого. Официант погасил все лампы, кроме настольной позади нас, и мы оказались в маленьком овале мягкого золотистого света посреди большой темной комнаты. За окнами шум уличного движения, и так не очень оживленного в Лондоне тех дней, совсем утих. В отдалении послышались два-три полицейских свистка, промчался автомобиль; потом Пэлл-Мэлл всю, из конца в конец, окутала тишина, только вдалеке стреляли зенитки.