Крысолов
Шрифт:
Хоуард согласился.
— А где это? — спросил он.
— В Cinema du Monde [81] , — ответила Николь. — Первый раз в жизни буду спать в кино.
— Я очень огорчен, что своими злоключениями довел вас до этого, мадемуазель, — сказал старик.
— Ne vous en faites pas [82] , — улыбнулась Николь. — Может быть, когда хозяйничают немцы, там будет чисто. Мы, французы, не умеем так наводить порядок.
Они предъявили у входа пропуск, вкатили в зал кинотеатра коляску и огляделись. Все стулья были убраны, вдоль стен уложены груды тюфяков, набитых старой соломой. Народу было немного: немцы все строже ограничивали возможность передвижения, и поток беженцев стал гораздо меньше. Старая француженка выдала всем по тюфяку и одеялу и показала угол, где они могли пристроиться особняком от остальных.
81
кинотеатр «Мир» (фр.)
82
не волнуйтесь, пусть это вас не беспокоит (фр.)
— Малышам тут спокойней будет спать, — сказала она.
У стола в конце зала бесплатно давали суп; его разливал все с той же натянутой улыбкой казенного добродушия повар-немец.
Чае спустя детей уложили. Хоуард не решился их оставить, сел рядом и прислонился спиной к стене; он смертельно устал, но еще не в силах был уснуть. Николь вышла и вскоре вернулась с пачкой солдатских сигарет.
— Возьмите, — сказала она. — Я знаю, вы курите хорошие, дорогие, только побоялась взять, это было бы неосторожно.
Он был не такой уж ярый курильщик, но, тронутый ее вниманием, с благодарностью взял сигарету. Николь налила ему в кружку немного коньяку, добавила воды из-под крана; это питье освежило его, а сигарета успокоила. Николь подошла, села рядом, прислонилась к стене.
Вполголоса потолковали о своей поездке, о планах на завтра. Потом, опасаясь, как бы их не подслушали, Хоуард переменил разговор и спросил Николь об отце.
Сверх того, что он уже знал, она не так много могла рассказать. Ее отец был комендантом форта на линии Мажино, под Метцем; с мая о нем не было никаких вестей.
— Мне очень, очень жаль, мадемуазель, — сказал старик и, помолчав, прибавил: — Мне тоже знакома эта тревога… очень знакома. Она надолго омрачает все дальнейшее.
— Да, — тихо сказала Николь. — День за днем ждешь, ждешь. А потом приходит письмо или телеграмма, и страшно вскрыть и увидеть, что там. — Она помолчала минуту. — И наконец вскрываешь…
Хоуард кивнул. Он отлично ее понимал, ведь и он прошел через это испытание. Вот так же и он ждал, ждал, когда Джон пропал без вести. Ждал три дня; а потом пришла телеграмма. Конечно же, и Николь пережила те же муки, ведь ее мать об этом сказала. Бедная, бедная девушка.
И вдруг, бог весть отчего, ему захотелось поговорить с ней о Джоне. После гибели сына он ни с кем не мог о нем говорить. Он не хотел жалости, избегал сочувствия чужих людей. Но эта девушка знала Джона. Они вместе ходили на лыжах, были даже друзьями, так она сказала.
Он выпустил длинную струю табачного дыма.
— Я, знаете, потерял сына, — с трудом сказал он, глядя прямо перед собой. — Он погиб в полете… он служил в нашей авиации, командовал эскадрильей. Возвращался из боевого полета, и его бомбардировщик сбили три «мессершмита». Над Гельголандом.
Наступило молчание.
Николь повернулась к старику.
— Я знаю, — мягко сказала она. — Мне написали из эскадрильи.
8
Зал кинотеатра заполнился примерно наполовину, люди ходили взад и вперед, расстилали на ночь соломенные тюфяки. В воздухе стоял дым и чад от плиты, поставленной в конце зала, и от французских сигарет; в тусклом свете дым казался плотным, тяжелым.
Хоуард посмотрел на девушку.
— Вы так хорошо были знакомы с моим сыном, мадемуазель? Я этого не знал.
Теперь и в ней пробудилось властное желание выговориться.
— Мы переписывались, — сказала она и продолжала торопливо: — После Сидотона мы писали друг Другу почти каждую неделю. И один раз встретились — в Париже, перед самой войной. В июне. — Чуть помолчала и прибавила очень тихо: — Год назад, сегодня почти год.
— Моя дорогая, я понятия не имел… — сказал старик.
— Да, — сказала Николь, — я тоже ничего не говорила родителям.
Оба замолчали. Хоуард пытался собраться с мыслями, надо было на все взглянуть по-новому.
— Вы говорите, вам написали из эскадрильи, — сказал он наконец. — Как же они узнали ваш адрес?
Она пожала плечами.
— Наверно, Джон так распорядился, — сказала она. — Он был очень добрый, мсье, очень-очень добрый. И мы были большими друзьями…
— Должно быть, меня вы считали совсем другим, мадемуазель, — тихо сказал Хоуард. — Очень черствым. Но, поверьте, я об этом понятия не имел. Я ничего не знал.
Она не ответила. Немного помолчав, старик спросил:
— Можно задать вам один вопрос?
— Ну конечно, мсье Хоуард.
Он смущенно отвел глаза и, глядя в одну точку, спросил:
— Ваша матушка сказала мне, что у вас горе. Что был один молодой человек… и он погиб. Конечно, это был кто-то другой?
— Никого другого не было, — тихо сказала Николь. — Никого, только Джон.
Она тряхнула головой и выпрямилась.
— Вот что, надо разложить тюфяк, а то не останется места у стены.
Поднялась, чуть отодвинула его и начала стаскивать верхний из кипы мешков с соломой. Хоуард, вконец растерянный, нерешительно стал помогать, и минут пятнадцать они готовили для себя постели.
— Ну вот, — сказала наконец Николь, отступила и оглядела плоды их трудов. — Лучше уже не получится. — И нерешительно посмотрела на старика. — Вы сможете на этом уснуть, мсье Хоуард?
— Конечно, моя дорогая.
Она коротко засмеялась:
— Тогда попробуем.
Он стоял над двумя тюфяками с одеялом в руке и смотрел на нее.
— Могу я задать вам еще один вопрос?
Николь посмотрела ему прямо в глаза.
— Да, мсье.
— Вы были очень добры ко мне, — тихо сказал Хоуард. — Мне кажется, теперь я понимаю. Это ради Джона?