Крысолов
Шрифт:
Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.
Офицер язвительно усмехнулся.
— Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, — сухо сказал он. — Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. — И вдруг резко бросил: — Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.
Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:
— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.
— Вот как, — сказал немец. — И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.
Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.
— Я никогда не бывал в Военном министерстве, — сказал он, — и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.
Офицер гестапо хмуро усмехнулся.
— И вы думаете, я вам поверю?
— Да, так я думаю, — сказал старик. — Потому что это правда.
— Позвольте мне сказать два слова, — вмешалась Николь. — Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.
— Совершенно верно, — сказал Хоуард. — Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.
Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.
— Можете, — сказал он равнодушно. — Даю вам три минуты.
Николь тронула Хоуарда за локоть.
— И расскажите, кто все эти дети и откуда они, — настойчиво сказала она.
Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.
— Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, — начал он. — Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.
Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.
— Какую рыбу? — рявкнул он. — Отвечайте, живо!
Хоуард изумленно посмотрел на него.
— Голубую форель, — сказал он. — Иногда попадается хариус, но это редкость.
— И какой снастью их ловят? Живо!
Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.
— Да вот, — сказал он, — нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что «три икс» вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.
Немца словно отпустило.
— А какую муху вы берете?
Ну, об этом поговорить было даже приятно.
— Да вот, — с удовольствием начал объяснять старик, — лучше всего форель ловится на «темную оливку» или на «большую синюю». Две или три я поймал на наживку, которая называется «дикий петух», но…
Гестаповец перебил его.
— Врите дальше, — грубо сказал он. — Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.
И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.
Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.
— Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, — сказал он. — И что вы станете делать со всеми этими детьми?
— Я думал отправить их в Америку, — ответил Хоуард.
— Почему?
— Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.
Немец уставился на него.
— Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?
— О, я оплатил бы проезд, — сказал старик.
Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.
— А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?
— Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.
— Мы даром тратим время, — сказал немец. — Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?
— Представьте, мсье, это чистая правда, — сказала Николь. — Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.
— So, — фыркнул Диссен. — Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… — И внезапно рявкнул: — Любовницей, конечно?
Николь выпрямилась.
— Можете говорить все, что вам угодно, — спокойно сказала она. — Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.
Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.
— По датам, — сказал он, — вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. — Он повысил голос. — Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.
Хоуард был огорчен и сбит с толку.
— В Дижоне эта малышка заболела, — он указал на Шейлу. — Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.