Крысолов

Ахманов Михаил Сергеевич

Но все эти вопросы являлись – повторяю – второстепенными. Важных, в сущности, было два: где Косталевский и почему все три команды в конечном счете вышли на меня.

Зачем им я? Зачем Сергей, если имеется Косталевский – шеф, патрон, руководитель разработки? Он мог бы изготовить груду амулетов, набрать себе других помощников, нанять батальон экстрасенсов и магов под прочной «крышей» ФСБ… Существовала, конечно, опасность, что Сергей разгласит его тайны, продаст при случае шпионам Парагвая и сбежит в Австралию, но Сергей мертв, а розыск продолжается. Только ли потому, что Арнатов похитил нечто ценное, нечто такое, что обязательно надо найти? Если причина в этом, то за Иван Иванычем должен маячить Косталевский, главное из заинтересованных лиц… Но Косталевский никак себя не проявил, и даже намека об этом в речах остроносого не было.

Это казалось странным, и я подумал, что шеф Сергея либо исчез, либо отправился в лучший мир – возможно, с помощью спецов команды бета. Но так или иначе, он был ключевой фигурой в нашей истории, ферзем на шахматной доске, и в силу этого не мог пропасть бесследно. Отметив данный факт, я перешел ко второму вопросу, который являлся не столько важным, сколько шкурным.

В самом деле – при чем тут я? Ни брат, ни сват, ни друг… сосед, десятая вода на киселе… в лучшем случае – приятель… Ну, распивали иногда бутылку, одалживались по мелочи… ну, гостил он на моей фазенде… И что с того?

Внезапно я понял, что все зависит от точки зрения. Я, Дмитрий Хорошев, доподлинно знал, что ничего серьезного, глубокого и доверительного нас с Арнатовым не связывает; но мог ли я вложить свое знание и свою убежденность в чужие головы? Разумеется, нет. Эти чужие головы мыслили логическими категориями и оперировали фактами, не вдаваясь в их психологическую подоплеку, в соображения духовной близости или ее отсутствия, в тайные течения души, в водовороте коих рождаются симпатия, сердечная склонность и любовь… А зримые факты бывают так обманчивы! Люди могут контактировать годами, оставаясь в рамках приличий, и кто поймет, что за внешней канвой дружелюбия и приязни таятся жуткие монстры – ненависть, злоба и зависть? Или пылает алый цветок тайной любви…

Я обратился к фактам и признал, что они весьма и весьма подозрительны. Мы с Сержем были одних лет, из одного и того же социального слоя: оба – ученые, мечтавшие сделать карьеру, а это предполагает множество общих тем: аспирантура, диссертация, защита, научные сплетни и байки, руководители и шефы, женщины, наконец… Мы оба уважали литературу – я, правда, предпочитал справочники и словари, а Сержу были милей детективы. Мы оба трудились в закрытых конторах и шли ноздря в ноздрю – в том, что касалось степеней и должностей, диссертаций и публикаций; значит, не было повода для тайной зависти. Мы не чурались взаимных услуг, а иногда пускались в откровенность – к примеру, я мог бы припомнить по именам двух или трех девиц, к которым Сергей был очень неравнодушен… А главное, он гостил неделями на моей фазенде и, как говорится, догостился… Пожалуй, ознакомившись с этими фактами, любой подумал бы, что Дмитрий Хорошев и Сергей Арнатов – друзья не разлей вода, а значит, Хорошев – поверенный всех тайн Арнатова, его вероятный сообщник и очевидный наследник… Дьявольщина! До чего же хорошо я подходил на эту роль!

К тому же я и в самом деле был сообщником и наследником. Сообщником – потому что пустил Сергея к себе на дачу, то есть предоставил ему укрытие; наследником – ибо владел сейчас шестью амулетами, похищенными Сергеем. Факты были именно таковы, и если остроносый Иван Иваныч до них доберется, то легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем мне доказать свою невинность, неведение и непричастность. Говоря без гипербол и метафор, я был бесспорным претендентом на камеру в Крестах.

Нельзя сказать, чтоб эта перспектива меня не взволновала. Обеспокоила, и даже очень! Пришлось напомнить самому себе, что крысоловы ловят крыс, а не наоборот. И если я хороший крысолов, с чувством самоуважения и профессиональной гордости, то должен – просто обязан! – расставить ловушки, рассыпать приманку и яд, а после, когда оприходую трупы, замуровать каждую дырку и щель, добавив к песку и цементу побольше битого стекла.

Эта аллегория меня вдохновила. Я уснул и увидел сон: огромный белый лист с моей воображаемой схемой, только во всех прямоугольничках и овалах нет ни надписей, ни вопросительных знаков, ни имен, ни обозначений ведомств и команд. Зато из них подмигивали, кривлялись и насмешливо скалились фигуранты моей детективной истории. Я тоже подмигнул им и нарисовал внизу листа большую прочную клетку с гостеприимно распахнутой дверцей.

Глава 12

Хороша страна Испания, а Россия лучше всех… Неухоженный, неприбранный, небезопасный, но все-таки дом.

А дома и цветы благоухают слаще, и девушки прелестней, и вороний грай кажется пением канарейки.

Итак, я вернулся. Возвратился в свою тесноватую квартирку на пятом этаже, к своему компьютеру и своим клиентам, к телефонным звонкам и неразборчивым воплям Петруши за стеной. Прибыл, нажал кнопку звонка, перешагнул порог и глубоко вздохнул. Серыми буднями вроде не пахло, с кухни струился аромат яблочного пирога, и это, несомненно, подтверждало, что праздник все еще со мной. Карнавал, что начался в Испании, а продолжался здесь. И самая милая маска, в цветастом платьице Коломбины, в белом передничке и с чайной розой в каштановых кудрях, призывно улыбалась мне и подставляла губы для поцелуя.

Я постарался ее не разочаровать. Если вы прожили с мое и не способны догадаться, чего ожидает от вас женщина – примите соболезнования. Сам я все-таки научился, после утомительных экспериментов, кратких интрижек и капитальных романов, в процессе которых мог запросто выпасть в брачный осадок. Но все завершилось благополучно, так что теперь я был свободен и весел, как юный воробей, еще не свивший своего гнезда. А значит, имел возможность выбрать птичку посимпатичнее.

Мы расцеловались, потом я начал распаковывать свои сумки и докладывать, в каком туалете посетил дипломатический прием, в каких штанах обедал в ресторане и какой повязывал галстук, ныряя в море. Вся эта информация шла под рефрен: что бы я делал, если б моя пичужка не позаботилась о надлежащем гардеробе, о плавках и значках, о тапках и баночках с икрой (икру я потом умял в одиночестве и под большим секретом). Пичужка цвела, топорщила перышки и улыбалась мне все ласковей.

Да, я льстец, не отрицаю! Но сколь немногое нужно женщине для счастья! Поцелуи, нежные слова, преподнесенный вовремя подарок…

Мы добрались до испанской коробочки. Дарья восторженно взвизгнула, повисла у меня на шее, потом, открыв шкатулку, прикинула, что в нее может влезть, и призадумалась. Она была отнюдь не глупой девушкой, и я представлял, как в ее филологической головке крутится разом на четырех языках один-единственный вопрос: а что же дальше?

Но я не сторонник торопливости. Поэтому дальше был пирог, бутылка «Сангрии» и андалусские истории в духе Вашингтона Ирвинга; а затем, когда мы перебрались в квартиру Дарьи, постель. И после нее обличья прекрасных испанок, звон кастаньет, смуглые лица, гибкие талии и полные груди будто поблекли, подернулись дымкой и отодвинулись в тот уголок, где им надлежало пребывать – в пятое или шестое измерение Гильбертова пространства.

Протянув руку, я зажег маленький маячок на прикроватной тумбочке, и спальня с зашторенными окнами наполнилась неярким золотистым светом.

– Наша лампа, – со значением сказала Дарья. В глазах ее тоже мерцали золотистые огоньки.

– Не превращай ее в секс-символ, – откликнулся я. – Во-первых, символы уводят нас из реального мира, а во-вторых, мы не знаем, для чего она служила раньше. Тогда, когда здесь жили Арнатовы.

– Я думаю, Димочка, для того же самого, – с коротким смешком заметила Дарья, положив мне на живот теплую восхитительную ножку. – Наверное, у прежних хозяев были связаны с ней чарующие воспоминания… такие же романтические, как у нас… – Она мечтательно вздохнула и крепче прижалась ко мне.

– Хм, романтические… А если нет? Почему они бросили здесь этот маяк любви?

– Тебе лучше знать, милый, ты прожил рядом с ними много лет. Но я уверена, что не бросили, а позабыли. Как говорится, два переезда равны одному пожару… нервы, хлопоты, сумки-чемоданы… еще и малышка на руках…

– А почему ты уверена, что позабыли? – спросил я, поглаживая шелковистое бедро.

Длинные ресницы Дарьи затрепетали.

– А потому, что прежний хозяин – Сережа, кажется?.. – за ней приходил. Только я его в спальню не пустила… я в нее не всех пускаю… – Нога, лежавшая на моем животе, из теплой вдруг сделалась горячей – можно сказать, обжигающей. Дарья хихикнула. – А он так огорчился! Застыл на пороге и смотрит жалобно – то на лампу, то на меня… будто ему чего-то надо… Братец квартиру купил со всей обстановкой, но из-за лампочки я бы не стала мелочиться. И говорю ему – Сереже то есть… – берите, мне она не нужна. А он вздохнул и отвечает: в лампе ли дело, милая Дашенька… вовсе не в ней, а в вас… И смотрит странно… Тут я перепугалась и выставила его… наврала, что на работу пора бежать… вечером, в восьмом часу!