Крысоловка
Шрифт:
Дорогая мама,
прими мои самые теплые поздравления с твоим днем рождения. Свой я отмечаю в Уттарадите, где живу на берегу реки Нан. У меня есть для тебя подарок, но он прибудет позже. Когда наконец-то доберусь до дома.
Томас.
Читала и порадовалась тому, как он подбирал слова. Еще и подарок? Совсем на него не похоже. Не очень-то он любил традиционные поздравления.
Когда я наконец-то доберусь до дома.
Так, значит, он собирается вернуться. Но ни слова когда. Захлестнула радость от того,
Ингрид
Жажда нарастала. Слюна сделалась вязкой, тянулась точно слизь. Пересохшее горло саднило. Левая рука отзывалась на кашель острой болью, туманившей голову. От голода ныло в животе. Но при мысли о еде тотчас делалось дурно.
Сколько времени? Сейчас вечер? Какой день недели? Думалось с трудом. Она пришла сюда вечером в понедельник, провела здесь ночь, так что сейчас, наверное, вторник. Да. Вторник! Значит, скоро ее начнут искать. Если кто-то пропадает так надолго, люди начинают беспокоиться. Ее наверняка уже ищут. В любой момент люк может распахнуться и полицейские вытащат ее наверх. Полицейские и врачи. Ее укутают в теплые, чистые одеяла, положат на носилки. И «скорая» на полной скорости помчит в больницу.
От таких мыслей становилось легче. Ей даже почудилось, что это все уже происходит с ней. Что она уже на носилках, они раскачиваются в такт торопливым шагам. И всё позади.
Но ничего не изменилось.
Порылась в карманах – порой там заваливались леденцы от кашля, лимонно-желтые, в фантиках. Хорошо положить на язык, когда голод становится нестерпимым. Но в карманах пусто. Только смятый фантик. Она лизнула бумажку, но вкуса не почувствовала.
Наверху – тишина. Даже царапанье затихло. Может, и не было его, показалось. Вообразила, будто к ней подбирается крыса, будто еще миг – и запрыгнет на кровать. Запрыгнет в безопасную гавань, которая только и осталась у нее.
Время от времени она кричала. Плакала и умоляла:
– Роза! Дорогая Роза, милая, пожалуйста, открой!
Но чем сильнее становилось ее отчаяние, тем сильнее поднимался в ней гнев и тем яростнее становился крик:
– Да провались ты, сука проклятая, вконец спятила! Ну подожди, тебя поймают, сполна ответишь! Ты похитила меня! По тебе Хинсеберг [16] плачет, на всю жизнь упекут!
После каждой такой вспышки сидела тихая, опустошенная. Испуганная до смерти. А вдруг Роза ее слышала. И никогда не отпустит. Никогда.
16
Исправительное учреждение для женщин.
Но что там, наверху, делает эта сумасшедшая? Время тянулось и тянулось, и положение становилось все невыносимее. До сих пор сохранялся шанс, что все разрешится легко и непринужденно. Например, Роза объяснит, что у нее случился приступ, из-за которого она не смогла помочь. Да они вместе смогли бы найти разумное объяснение. Ингрид легко поверила бы такому рассказу, охотно, даже с удовольствием подыграла. Но чем дальше, тем менее реалистичным казалось такое разрешение ситуации. В любой момент Роза может осознать, сколь рискованно отпускать пленницу на свободу, что Ингрид придется рассказать, где же она пропадала так долго. Даже если она и поклянется ни слова не говорить о случившемся, Роза не поверит ее клятве.
Вряд ли она сможет держать ее здесь бесконечно. Без еды и воды, по крайней мере. Но если ей дадут еду и питье, то, значит, она и впрямь в заточении. И тогда картина поменяется полностью. До сих пор происходящее напоминает бессмыслицу. А тогда все обратится в умышленное преступление.
А если нет? Если люк так и останется запертым? И никогда больше не откроется?
Она снова заплакала. От чего люди умирают быстрее? От жажды или голода? Впадают ли сначала в кому? Это больно? Ее охватила паника.
– Я не умру! – вскрикнула она. – Я не так представляла свою смерть!
Лицо было мокро от слез и соплей. Не в силах совладать с собой, принялась здоровой рукой рвать волосы, тянула и дергала в исступлении. Погребенная заживо. Вот кто она. Ее похоронили заживо, и она никогда больше не вернется к свету, к чистому воздуху. Она как те заколоченные в гробу – впавшие в летаргию. Комья земли стукают о крышку гроба, и мертвецы просыпаются. Разевают рты и кричат: Я живой! Я здесь! Не хороните меня! В детстве она иногда рисовала себе эту жуткую картину. Глупо как. Неужели с ней случится именно это? И когда-нибудь, много лет спустя, вскроют пол и найдут ее иссохший труп…
С силой ударила себя по губам. Прекрати!
Встала в темноте, принялась ощупывать все вокруг. Может, все-таки есть выход? Как это типично для нее – сдаваться сразу же… Даже не обследовала толком тюрьму. Потому что ждала, что Роза выпустит ее. Но сейчас настало время осознать, что этого не будет.
Вытянув правую руку, она передвигалась вдоль стены, скользя пальцами по ее поверхности. Для чего Роза использовала это помещение? Почему оно обставлено как спальня? Если спальня, то как сюда спускаться, ведь лестницы нет? Слишком сложно. Да и мебели мало. Только круглый столик, три стула и кровать. А чуть позже обнаружилась книжная полка. Она поводила пальцами по корешкам книг, пытаясь угадать заглавия. Научные издания или беллетристика? Книги подарили надежду, успокоили. Справа от полки вверх и вниз уходили трубы. Иногда они гудели. Наверное, это Роза открывала краны. Или смывала за собой.
Хотя Ингрид и не пила ничего, снова болезненно захотелось в туалет. Как при цистите. Присела, выдавила несколько жалких капель. Это ее слабое место, всегда таким было. И после прихода климакса лучше не стало. Хорошо хоть, что трусики высохли. Она чувствовала запах, исходящий от них. Молнию на джинсах удалось застегнуть с трудом. И как раз когда она возилась с замком, вверху загрохотало.
Она застыла в неловком положении. Люк со скрежетом распахнулся, упал четырехугольник света. Прямо на нее.
Откинув голову, Ингрид ждала.
Роза
Сутки. Ровно столько было Томасу двадцать пять лет назад. Жалкая обезьянка со скрюченными лапками и маленькими глазками. Обезьянка смотрела на нее, точно спрашивала: «Эй, ты кто?» Да-да, она видела любопытство в этих заплывших глазках. С годами любопытства поубавилось.
После родов за ней присматривала акушерка. Оказалась разговорчивой.
– Да вы не волнуйтесь, все у вас нормально прошло.