Шрифт:
Он вошел в подъезд, держа в руке черный вместительный кейс. Подошел к лифту. Кнопка вызова светилась красным светом. Лифт не работал, застряв где-то наверху.
«Как всегда», — подумал он раздраженно и двинулся вверх по лестнице.
На площадке между третьим и четвертым этажами он увидел спускавшегося навстречу человека. Вежливо посторонился, чтобы разминуться.
В момент, когда они поравнялись, шедший сверху поднял руку с пистолетом, который прятал за бедром правой ноги.
Он даже вскрикнуть не успел, движение убийцы было молниеносным, выстрел — беззвучным. Красное
ПОРОХОВ
Большую часть жизни Андрей Андреевич Порохов был главным бухгалтером Дорстройтреста. Кругленький, вальяжный, с брюшком, перетекавшим через брючный пояс, он жил обычной жизнью советского чиновника: аванс и получка в одни и те же дни; дружеские пьянки в баньке с начальником треста и его друзьями; выпивки на рыбалке; поддача на охоте; нудные размолвки с женой, легкий флирт с кассиршей треста Ирмой, сожительство с учетчицей спецучастка хохотуньей Эльвирой…
Короче, все путем, все как у людей.
Свою жизнь Андрей Андреевич видел на много лет вперед до самой пенсии, как долину с высоты Кавказских хребтов. И будущее не вызывало у него беспокойства. Меньше всего Порохова волновало, как сделать экономику экономной, а строительство — прибыльным и эффективным. Зачем? Деньги тресту отпускались из областного бюджета, перетекали со счета на счет и, по сути, были не деньгами, а их видимостью — цифрами в платежках и ведомостях. Порохов состоял при этих цифрах обычным сторожем, блюстителем расходов и точности балансов.
Все враз изменилось, когда новая демократическая власть России сумела облечь грабеж накопленного народом богатства в красивое понятие «приватизация».
Директор треста Марк Борисович Кобчик и Андрей Андреевич Порохов, оценив ситуацию быстро и точно, тут же провернули выгодную аферу. Они списали часть парка строительных машин и продали ее на Украину за несколько миллионов рублей.
Получив свою долю, Кобчик перевел ее в доллары, взмахнул крылами и улетел на свою историческую родину, к самому Мертвому морю. Андрей Андреевич из сторожа казенных денег превратился в финансового туза при собственном капитале. Он основал в Придонске «Русский банк общего кредита» — «Рубанок».
Большие деньги — большие заботы. Тех, кто живет на зарплату или пенсию, тревожит одна мысль: как экономней потратить то, что получил. Тех же, кто ворочает миллионами, заботит другое: как приумножить накопленное. Большие деньги лишь тогда сохраняют силу, когда растут. Поэтому обладатели крупных капиталов постоянно решают непростую проблему: во что их вложить, как удвоить, утроить, учетверить…
Порохова ко всему волновала еще одна проблема. Радуясь приобретенному богатству, он в душе понимал — денежки ворованные. Не загреметь бы с ними куда подальше, если порядки снова изменятся. Далекая и холодная Колыма никуда не делась. Даже мысль о том, что там можно оказаться в теплой компании господ Чубайсов и Гайдаров, нисколько его не согревала.
Порохов считал, что, сделав деньги, опасно оставлять их в «нашем доме России», который в любое время может встряхнуть и разрушить стихийный толчок.
Порохов был одним из немногих, кто усвоил истину: история никого ничему не учит, но сурово наказывает тех, кто пренебрег ее подсказками.
Вынашивал Порохов еще одну мыслишку, которой никогда ни с кем не делился: увести подальше от чужих завистливых глаз не только свои капиталы, но и большую часть тех денег, которые под огромный процент ссудили «Рубанку» доверчивые соотечественники.
Порохов считал,, что если играть, так по-крупному, если падать с коня, то с хорошего.
Для разработки последнего хода Андрей Андреевич вылетел за границу. Там при содействии старого друга Кобчика ему, русскому мужику, обещали устроить подлинный израильский паспорт со всеми визами и отметками.
Зарубежным посредником Порохова был одессит Арон Рап-попорт, много лет назад умотавший с Украины в Швейцарию и там открывший дело. Он умело снимал штаны с «новых русских», которые не умели глубоко вникать в суть договорных условий, подписывали бумаги, пускали в оборот валюту и наивно ожидали дождя прибылей. На самом деле они быстро теряли все, что вкладывали в бизнес. «Дураков надо учить, — говорил Раппопорт, когда его упрекали в нечестности. — А бесплатно уроки никто не дает».
На тех, кто его проклинал, Раппопорт не обижался и со смехом цитировал эпиграмму, якобы ему посвященную:
Когда я вижу Раппопорта, Встает вопрос такого сорта:
Зачем мамаша Раппопорта Себе не сделала аборта?
Сам же первый хохотал: вот, мол, каков я гусь!
Для деловой встречи с Раппопортом Порохов выбрал Будапешт. Поначалу хотел ехать в Прагу, но партнер сообщил ему, что чехи давно прославились на всю Европу тем, что предоставляют одни и те же услуги иностранцам в три раза дороже, нежели своим согражданам. У Порохова денег хватало, и заплатить чуть больше, чуть меньше для него ничего не стоило. Но чувствовать себя дураком, которого нахально обирают, он не хотел. Пусть сперва чехи научатся отношению к гостям у турков, а уж потом он решит — ехать в Прагу или не ехать.
С самолета Венгрия выглядела ухоженной и аккуратной:
квадраты возделанных полей, виноградники, блестевшие асфальтом дороги, небольшие, словно игрушечные, города. Страна представлялась ему солнечной, теплой, и вдруг в Будапеште их встретил туман. Он курился над посадочным полем, легкий, но в то же время сырой и липкий. Где-то рядом гонял двигатель невидимый в серой дымке самолет. Солнце плавало в небе, как яичный желток в глазунье.
На аэровокзале Ферихедь Порохова ждал Раппопорт — худой, длинный, в клетчатом костюме, который висел на нем как на пугале.
— О, Андрэ! — Он набросился на Порохова, распахнув руки во всю ширь, отчего сразу стал похож на большое распятие. — Ты приехал! Это хорошо!
Порохов не любил обниматься с мужиками и тем более целоваться с ними. Но Раппопорт не оставил ему шанса уйти от неприятного обряда.
Они ехали в город на видавшем виды «форде-гранаде» и дружески беседовали.
— Как там Кобчик? — поинтересовался Порохов. — Парит высоко в израильском небе?
— Пхе! Я его не видел уже больше года, об чем тогда речь?