Крюк, или Анданте для одной молодой женщины, двух мертвых бабочек и нескольких мужчин
Шрифт:
То же касалось и ее снов. Иногда утром, после совершенно безумной ночи, проведенной во сне с каким-нибудь бесплотным мужчиной, она со страхом и ужасом вглядывалась в спокойное лицо Сергея в надежде убедиться – вот он, муж, находящийся все это время в каких-то пяти сантиметрах от нее… Скорее всего, он ничего не слышал, но, для пущей убедительности, она все-таки спрашивала его: «Скажи, я не разговаривала сейчас во сне?» Он всегда отвечал приблизительно так: «Нет» или: «Ты просила меня отодвинуться, потому что я закрываю тебе вид на остров». (Ох, эти острова… Она улыбалась во сне, когда видела
Когда начался весь этот ад? Она уже и не помнила. Ей казалось, он длится уже всю жизнь и никогда не прекратится. Однажды она спросила Сергея: «Как ты думаешь, изверг, Бог заберет меня в рай за все муки с тобой? Или он такой же, как ты, и отправит меня в ад жариться в собственном соку на сковородке, считая только меня виноватой в нашей междоусобице?» Он мог бы ей, конечно, ответить, что она просто-напросто не поместится на сковородку (хотя, кто знает, какие в аду сковородки?), но он уверенно, не задумываясь, ответил: «В рай! Конечно, в рай. Но так будет, слава Богу, не скоро». Но вот с каким выражением он это сказал – с сожалением или наоборот – она не поняла…
Она поднималась по лестнице, волоча за собой видавшую виды хозяйственную сумку, нагруженную продуктами: банка клубничного джема, редиска, салат и пакеты с молоком. Ей уже не хотелось вспоминать о своем новом знакомом, которому она дала телефон, и, задумавшись на минуточку перед дверью обо всем сразу, она открыла дверь своим ключом.
Сначала она ничего не поняла, а когда поняла, было уже поздно – каблук плотно застрял на пороге между кривыми зубьями прибитых прямо к паркету, очень часто, металлических крючков. Да, весь пол был утыкан крюками. Так же садистски ощетинились и стены. Ольга задрала голову к потолку и увидела высоко над дверью огромный, должно быть чугунный, крюк. Он был совсем новый и поблескивал в полумраке свежей смазкой. Ольга с трудом выбралась за порог и, бросив на бетонный пол подъезда сумку, захлопнула дверь…
…Она открыла глаза. Ослепительное солнце заливало скамейку в городском парке. На скамейке сидела она, Ольга. Но, странное дело – Ольга чувствовала себя одновременно сидящей на этой скамейке и видевшей себя со стороны, откуда-то сверху. Эта двойственность ее совершенно не удивила. Наоборот, ей казалось очень приятным вот так посмотреть на себя со стороны. Серое легкое платье из матового шелка, маленькие черные замшевые туфли, волосы, сколотые сбоку черной же искусственной жемчужиной. Вид отдохнувший, вполне здоровый. Она понравилась себе. Да! Еще две серые перламутровые бабочки вместо серег… Как интересно…
– Они настоящие? – подумала она вслух.
– Настоящие. Из краеведческого музея, – был ответ.
– С кем имею честь разговаривать?
– Просто мужчина. Хожу, вот, гуляю, дышу, так сказать, свежим воздухом…
– Почему же я вас не вижу?
– Вы видели меня сотни раз. Я похож на всех мужчин разом, такой, как
– А откуда вы знаете, что бабочки настоящие?
– Я как раз был на той выставке, на прошлой неделе… Вы тогда еще остановились перед стендом с тропическими бабочками и сказали, что все живое в природе обладает хорошим вкусом…
– Что, прямо так и сказала?
– Да – обладает хорошим вкусом. И что при выборе цветовой гаммы для своего следующего платья вы обязательно используете естественную окраску бабочек.
– Но при чем же здесь эти бабочки? – она тронула мочки ушей и убедилась, что это не мираж. Потом посмотрела на кончики пальцев: на них остался след серебристой пыльцы.
– Вы просто разбили витрину и взяли пару приглянувшихся вам бабочек, – продолжал между тем незнакомец.
– Да? И меня никто не задержал?
– Музей был пуст. Туда редко кто ходит.
– А как же смотрительницы?
– Они уволились – там платят мало.
– Какая грустная история.
Глубокий вырез платья позволял горячим лучам ласкать кожу.
– Я слышу музыку, – встрепенулась Ольга. – Это «Анданте» Моцарта. Боже мой, как хорошо, тепло… Вы меня слышите?
– Слышу. С чего вы взяли, что это Моцарт?
– Сама не знаю – просто сказала, и все… И не придирайтесь. Бог мой, какая длинная аллея и все кругом в цвету… Скажите, это рай? Мне снится рай?
– Это «Анданте для одной молодой женщины, двух мертвых бабочек и нескольких мужчин».
– По-моему, вы сумасшедший. Разве может быть такое название у Моцарта?
– А вы спросите у него самого.
– Я еще пока в своем уме: его, к сожалению, уже давным-давно нет. Бог его прибрал, когда он был еще совсем молодым… Хорошие люди почему-то очень мало живут.
В то же мгновение музыка стала чуть громче, а парк словно пробудился, ожил, зашелестел листьями и лепестками цветов. Звонче зажурчал фонтан, слышнее стало пение птиц: ПО АЛЛЕЕ ШЕЛ МОЦАРТ!
Голубой пышный парик его отливал золотом, солнце буквально купалось в его завитой шевелюре. Светлый атласный костюм, сафьяновые башмаки с серебряными пряжками, шелковые чулки; дерзкая улыбка и рассеянный взгляд немного косивших глаз. Увидев Ольгу, сидящую на скамейке, он хлопнул себя по бедру, остановился, сделал приятно удивленное лицо, так, словно повстречал свою старую приятельницу, и галантно поклонился. В прозрачной тишине аллеи раздалась немецкая речь. Моцарт явно обращался к Ольге, но она не могла ничего понять…
– Послушайте, я вас умоляю: во-первых, не исчезайте! А во-вторых: раз уж вы появились вот так, запросто, то не могли бы вы поговорить со мной на моем родном языке? – поспешно заговорила Ольга, подвинувшись и приглашая жестом Вольфганга Амадея присесть рядом. Голова у нее приятно закружилась…
Моцарт всплеснул руками, всем своим видом, очевидно, желая сказать – извините, я вас не понимаю!
– А вы? – вспомнила Ольга голос сверху и подняла голову, где, как ей казалось, должен был находиться ее недавний собеседник. – Вы не могли бы перевести то, что он сказал?