Ксанское ущелье
Шрифт:
Что сулит им четвертая встреча?
Одно ясно: не надо больше испытывать судьбу. И если она подарит ему новый счастливый случай, он первым пошлет пулю в голову вожака мятежных горцев.
На узких улочках аула Внуковский заметил движение солдат. «Что там затеял Сокол?» Солдаты суетились, но ни хлопков винтовочных выстрелов, ни стрекота пулеметов не доносилось. Внуковский заметил лишь, что несколько пахарей, обрабатывавших на волах свои крохотные поля, вернулись в аул, и скоро на
«Смотри ты, — отметил Внуковский, откладывая в сторону бинокль и вытягиваясь на плаще, — значит, Сокол собирается беседовать с этими земляными червями. Жди, жди! Так они и выдали тебе мятежников!»
Впрочем, некоторое время спустя он вспомнил, что губернатор согласился с предложением Сокола: прежде чем начинать прочесывание, и обыски, и аресты, поговорить с людьми, попробовать припугнуть их.
«Вольному воля, — тихо сплюнул он в траву. — Пусть говорят, пусть убеждают, пусть взывают к совести. Я же теперь признаю только один аргумент — пулю».
Внуковский подозвал вахмистра:
— Не найдется ли там у тебя, вахмистр, фляжки?
— Как не найтись, господин капитан! — понимающе усмехнулся тот. — В горах воюем, этого добра в каждом дворе — бочки. Грех не поживиться.
— Продрог я малость.
— Как не продрогнуть, ваше благородие! Осень.
Вахмистр отцепил от пояса фляжку и протянул командиру.
Чем глубже войска забирались в горы, тем чаще полковника Альфтана посещала мысль о возвращении. «Войти сюда все же легче, чем вырваться», — размышлял он, когда угар торопливого выступления прошел.
Артиллерия немилосердно отставала. Восьмерка лошадей никак не помещалась на узкой дороге, а четверки не могли тянуть орудия в гору. Кавалеристам то и дело приходилось спешиваться и подталкивать сзади фуры со снарядными ящиками, с патронами, с провиантом.
На вторые сутки непривычные к горам лошади выбились из сил, неистово ржали, рвались из постромок, и нескольких вконец очумевших от кнутов меринов пришлось пристрелить.
Полковник оглядывался назад и видел сомкнувшиеся позади колонны сумрачные скалы. «Окажись на этих скалах достаточно искусных стрелков (а они есть у абреков — как им не быть!) — и они перебьют моих солдат, даже не вступая в бой».
Эти опасения еще более усилились, когда адъютант сообщил, что на привале пропали два солдата обозной команды; на месте, где они сидели, остались только их трубки да снятые, чтобы дать передохнуть ногам, стоптанные, латаные сапоги с портянками.
— Усилить боевое охранение! — скомандовал полковник, невольно ощущая на шее тонкую веревочную удавку, которую, по рассказам старослужащих, накидывают горцы своей жертве, чтобы она не успела криком всполошить всех остальных.
Это ловкое, бесшумное нападение — солдат утащили среди бела дня, когда они бодрствовали, сидели на камнях, зажав винтовки между колен, — более чем что-либо другое убедило Альфтана в необходимости переговоров с горцами.
Он вспомнил совет Сокола и велел послать к нему и Внуковскому связных: «В Цубене будем вести переговоры с местными властями, с населением. Делегатам из ближайших аулов собираться в Цубен и ждать моего уполномоченного».
Отряд Сокола посыльные нашли сразу: он стоял биваком в местечке Цала, отряд же Внуковского как в воду канул.
…Толпа, разноликая, разношерстная, больше старики, дети да женщины, сдержанно гудела. Шепот, расспросы.
— Правду, нет ли, говорят, Васо поймали?
— Типун тебе на язык!
— Вроде сам губернатор приехал.
— Разевай пошире рот!
— Чего захотел! Чтобы губернатор в Цубен явился? Нет ему дел у себя в Гори?
Никто толком не знал, зачем их собрали сюда, на каменную площадку перед цубенской управой? Долго ли продлится их ожидание? Гадали, как бог на душу положит.
Ближе всех к крыльцу управы стоял, опершись на длинный посох обеими руками, седой как лунь Беса. Он что-то шептал про себя серыми, выцветшими губами, и все вновь прибывшие, проходя мимо, тихо склоняли голову перед старцем и старались затеряться в толпе.
Там, где народ был одет победнее, где людей было погуще, в запыленной одежде, устало смыкая глаза, сидел на камне Гигла Окропиридзе. Рядом с ним приметливый взгляд обнаружил бы Ахмета Маргиева в ветхой, выгоревшей одежде, разбитых сапогах. Ахмет слушал торопливый шепот старого товарища и устало кивал.
Зато Курман прискакал на отличном жеребце, наряженный, как на свадьбу. Не спешиваясь, сидел он в дорогом седле, одной рукой держа повод, другую, с плеткой, картинно упер в бок. К нему вскоре — плешивая лошадь плешивую ищет — подъехал Кизо Сокуров, и они заговорили о чем-то своем.
Люди, видно, хорошо знали цену тому и другому: кто вперед, кто назад подались от них.
Наконец из управы вышел князь Амилахвари, а за ним казачий ротмистр, прибывший от полковника.
— Ваше сиятельство, — обращаясь к князю, привстал на стременах Сокол, — народ с окрестных аулов собран. Больше ждать не имеет смысла.
— Хорошо, капитан, — махнул князь рукой в белой перчатке.
— Видно, всерьез решили взяться за абреков, — сказал Курман Кизо. — Какой-то чин из Гори явился.
— Да, — согласился тот. — Скоро кое-кто пожалеет, что рот на хозяйское добро разевал. В чужом рту кусок всегда больше кажется.
— Так, так, Кизо.
Переговаривались тихонько и Гигла с Ахметом.
Кивнув на Сокола, стоявшего с отрешенным видом неподалеку от крыльца управы, Гигла шепнул:
— Вон тот офицер и сообщил мне о выступлении войска. Ох, была бы беда, если бы не он!
— Который? На соловом жеребце?
— Он самый. Ума не приложу, как его уберечь. Как теперь с ним связь держать?