Ксеноцид
Шрифт:
— Выходит, это тебя не касается?
— Понятное дело, что касается. Скажем так, я умею поглядеть на это со стороны, с которой ни жизнь, ни смерть не являются столь важными как то, какой вид смерти и какой вид жизни даны нам.
— Ты и вправду веришь во все это, — утвердительно заявил Миро.
— Все зависит от того, что ты понимаешь под определением «все это», — ответил Квимо. — Но, вообще-то, да, верю.
— Понятно. В Бога живого, Христово воскрешение, в чудеса, видения,
— Да.
— В чудеса. Излечения.
— Да.
— Как у часовни дедушки с бабушкой.
— Там было отмечено множество излечений.
— Ты веришь в них?
— Миро, я и сам не знаю. Некоторые из них могли быть всего лишь истерией. Какие-то — эффектом плацебо. Какие-то из считающихся чудесными могли быть результатом ремиссий или же естественного отступления болезни.
— Но какая-то часть была истинной.
— Могла быть.
— Ты веришь, что чудеса возможны?
— Верю.
— Но не думаешь, чтобы какое-то из них случилось на самом деле.
— Миро, я верю, что чудеса случаются. Только не знаю, правильно ли люди замечают, какие события являются чудесами, а какие — нет. Нет никаких сомнений, что многие из чудес, которыми таковыми считаются, на самом деле ничего чудесного в себе не несли. Вполне вероятно, что существовали и такие чудеса, которых, когда они произошли, никто не распознал.
— А что со мной, Квимо?
— Что с тобой?
— Почему со мной не произойдет чуда?
Квимо склонил голову и дернул травинку. Еще в детстве у него была такая привычка, когда он желал избежать ответа на трудный вопрос. Именно так он реагировал, когда их «отец», Марсао, впадал в пьяное бешенство.
— Ну почему, Квимо? Неужто чудеса только для других?
— Элементом чуда является то, что никто точно не знает, почему чудо случается.
— Ну и лиса же ты, Квимо.
Тот покраснел.
— Хочешь знать, почему с тобой не случилось чудесного излечения? Потому что, Миро, в тебе не хватает веры.
— А как же с тем человеком, который сказал: «Да, Господи, верую. Прости мне неверие мое».
— А разве ты тот самый человек? Ты хотя бы просил оздоровления?
— Сейчас прошу, — шепнул Миро. И непрошеные слезы встали в его глазах. — Боже, — опять прошептал он. — Мне так стыдно.
— Чего ты стыдишься? — спросил Квимо. — Что просишь у Бога помощи? Что плачешь перед собственным братом? Своих грехов? Своих сомнений?
Миро отрицательно покачал головой. Он сам не знал. Эти вопросы были для него слишком трудными. И внезапно он понял, что знает на них ответ. Он протянул руки перед собой.
— Вот этого тела, — заявил он.
Квимо схватил его за плечи, подтянул к себе, сдвигая свои пальцы по рукам Миро, чтобы в конце взять его за запястья.
— Он сказал: вот тело мое, которое вам даю. Так как ты отдал свое тело ради pequeninos. Ради наших братьев.
— Все так, Квимо. Только ведь он получил свое тело обратно, правда?
— Ведь он еще и умер.
— Но буду ли я излечен подобным образом? Мне следует найти подходящий способ умереть?
— Не будь дураком, — буркнул Квимо. — Христос не покончил с собой. Это была измена Иуды.
Миро взорвался.
— Все эти люди, излеченные от простуды, у которых чудесным образом прошла мигрень… Ты хочешь убедить меня, будто они заслужили от Господа больше, чем я?
— Это вовсе может и не основываться на том, чего ты заслуживаешь. Вполне возможно, что на том, чего тебе нужно.
Миро бросился вперед, схватился своими наполовину парализованными пальцами за сутану Квимо.
— Мне нужно свое тело!
— Возможно, — согласился тот.
— Что значит "возможно, ты, зазнавшийся осел?
— Это значит, — ласково отвечал Квимо, — что, хотя ты наверняка и желаешь получить свое тело, вполне возможно, что Бог, в неизмеримой мудрости своей знает, что для того, чтобы сделаться наилучшим из людей, каким можешь стать, какое-то время ты должен прожить как калека.
— И какое же время? — спросил Миро.
— Наверняка не больше, чем оставшийся период жизни.
Миро только гневно фыркнул и отпустил сутану.
— Более — менее, — прибавил Квимо. — Я так надеюсь.
— Надеешься… — презрительно повторил Миро.
— Это одна из величайших добродетелей, наряду с верой и любовью. Ты обязан ее испробовать.
— Я видел Оуанду.
— С самого твоего возвращения она пыталась с тобой поговорить.
— Она старая и жирная. У нее кагал малышни; она прожила тридцать лет, и все это время какой-то мужик пахал ее во все дырки. Я бы предпочел посетить ее могилу!
— Какое великодушие!
— Ты же понимаешь, что я хочу сказать! Это была отличная идея, покинуть Лузитанию. Вот только тридцати лет не хватило.
— Ты предпочел бы возвратиться в мир, в котором тебя никто не знает.
— Здесь меня тоже никто не знает.
— Может и нет. Но мы любим тебя, Миро.
— Вы любите того, каким я был.
— Ты тот же самый человек. Просто у тебя другое тело.
Миро с трудом поднялся, опираясь о Корнероя.
— Ладно, разговаривай со своим деревянным дружком, Квимо. Тебе нечего сказать мне такого, чего я желал бы выслушать.
— Тебе так только кажется.
— А знаешь, Квимо, кто еще хуже дурака?