Кто бросит камень? Влюбиться в резидента
Шрифт:
— Послушайте, Свиридов, — Николаев резко оборвал подчиненного. — Товарищ Сталин учит партию, нас, чекистов, выбирать в работе главное направление и сосредотачивать на нем все силы и средства. Вот сегодня на одно из таких направлений и брошены основные силы. А вы должны задействовать людей, подчиненных вам непосредственно, — Николаев затушил в пепельнице папиросу, сел за стол и в упор посмотрел на капитана. — И вообще… не слишком ли вы заигрались с этим, как вы его называете, связным? Я так понимаю, что проверка пока ничего не дает. Вас что, капитан, учить надо, как работать с подследственными?
— Товарищ комиссар, мы ждем ответы на наши запросы, проводим оперативные мероприятия, — ответил Свиридов, чувствуя, что он с трудом понимает логику начальника. Будучи профессионалом,
Федор Ильич не мог знать, что комиссар Николаев только что вернулся с допроса одного из руководителей советской военной разведки, которого знал с двадцатых годов и до недавнего времени считал высочайшим профессионалом своего дела. Возможно, хозяина кабинета, который когда-то в гражданскую воевал в армейской разведке, впечатлил объем той напраслины, которую взвалили на подследственного его ретивые подчиненные. Но за последние месяцы он столько раз присутствовал на подобного рода мероприятиях, просмотрел сотни протоколов, в которых арестованные признавались в полной бессмыслице, что понять причину его нервного потрясения было нетрудно. Однако, занимая свой пост, он знал, в какую игру играет. И весьма вероятно, что причиной душевного беспокойства явилось ощущение того, что бумеранг репрессий, запущенный с его помощью верховными начальниками и ему подобными исполнителями, начал медленно, но верно возвращаться к тем, кто его запустил. Для Свиридова же было важно одно: чтобы нервный срыв не помешал комиссару объективно разобраться в важности оперативной игры, задуманной капитаном.
— Ладно, идите работайте, но имейте в виду, времени у вас в обрез, — комиссар открыл папку с почтой, давая понять, что разговор окончен.
Глава двадцатая
Дом Григория Павловича, сводного брата Анюты, находился почти в самом центре села. Не то чтобы он очень выделялся среди других домов, но был приметен. Вращающийся железный флюгер на крыше в форме петушка, узорчатый дымник на трубе, массивное железное кольцо на воротах, сельский вариант городского звонка — все выдавало профессиональную принадлежность хозяина, сельского кузнеца. Профессия эта с того самого времени, как человек научился плавить железо и придавать ему разные формы, считалась одной из основных как на селе, так и в городе. Недаром же самой популярной фамилией англоязычных народов был Смит. В Испании то же самое означала фамилия Эрреро, а во Франции — Форжерон. А уж Кузнецовым на российских просторах и счету не было. Испокон веков в российской деревне из кузни — сруба из бревен с маленькими окошками и большими воротами вместо двери, с надсадно дышащим горном, наковальней на огромной чурке и с пузатой бочкой воды, пахнущей железом, — с утра до вечера доносился неумолчный звон. И делали умельцы-кузнецы из этих заготовок мечи и подковы, кольчуги и плуги, ободы на колеса для телег и многое-многое другое, необходимое и в бою, и в мирной жизни. Покуда стоял в кузне звон, до тех пор и деревня жила, а без кузни какая жизнь?
Вот и Григорий Павлович был из таких русских умельцев. Профессия ему досталась от отца, здоровенного мужика, сгибавшего руками пятаки и подковы. Сын же был среднего роста, сухощав, но жилист и мощь в руках принял по наследству. Когда отец ушел из семьи, Григорий уже начинал входить в силу и пошел в кузню помощником кузнеца. Тот вскорости заболел и преставился, а Григорий с тех пор стал обслуживать всю округу. Когда пришла новая власть, а за ней Гражданская война, мобилизовали парня в Красную Армию. Помотало его по фронтам, дважды был ранен, отличился в боях. После войны вернулся в родное подмосковное село и занялся привычным кузнечным делом. В районе, правда, быстро положили глаз на бывшего красноармейца. Сообразительности ему было не занимать, да и язык был подвешен. В общем, уговорили парня и избрали председателем сельсовета. И жизнь в ту пору будто обороты начала принимать — село стало центральной усадьбой колхоза имени Коминтерна, и народ нового председателя зауважал. Но через пару лет председательствования
«Кандидаты в председатели у нас есть, а вот путных кузнецов нету. Все какие-то летуны да пьяницы несамостоятельные. А я это дело враз на правильный путь налажу» — так сказал он председателю райсовета. Тот, понятное дело, зашумел, про партийный долг напомнил — Григорий Павлович еще на фронте в партию вступил, — но переубедить кузнеца не удалось и в райкоме. Однако секретарь райкома умным мужиком оказался и отпустил его с наказом активно участвовать в партийной жизни села. На том и порешили. С тех пор много лет прошло, заматерел Григорий Петрович, второй раз женился. Первая-то жена пропала в гражданскую, детей у них не случилось, зато со второй двоих парнишек прижили. Да вот не дал Бог им вместе пожить подольше, в тридцать пятом жена занедужила и через несколько месяцев ушла из жизни. Остался кузнец с двумя пацанами да старухой-матерью, и хоть не просто ему было, но в свои сорок семь он почему-то считал себя стариком и жениться в третий раз не решался.
Приезду сводной сестры Григорий Павлович очень обрадовался. Да и с Михаилом они быстро нашли общий язык. Кузнецу льстило, что ухажер у Анюты — инженер-конструктор, имеющий высшее образование, и он сразу по приезде повел гостя показывать свое хозяйство. Анюта тем временем сидела в избе на лавке за большим столом. Все в доме было сделано крепко, на совесть, на долгие годы. Напротив нее у окна с вязаньем устроилась хозяйка дома — мать кузнеца Василиса Егоровна, которая сразу же, положительно отозвавшись об ухажере, начала расспросы о его родителях. Анюта отвечала, что мамаша у Михаила домохозяйка, а отец работает бухгалтером в главке.
— А чего это за лавка такая, чем торгует? — продолжала выпытывать хозяйка. Девушка хотела объяснить, что такое главк, но, по правде сказать, сама не очень понимала значение этого слова и поэтому просто сказала, что это такая большая главная контора.
— Ишь ты, — покачала головой женщина, — главный начальник, выходит. А они, евонные родители, насчет тебя не против?
— Нет, они хорошие люди, меня привечают, — с улыбкой ответила Анюта.
— Слушай, а как вы с ним? — заговорщицки подмигнула Василиса Егоровна. — Ну, насчет этого дела?
Анюта покраснела, хотела что-то сказать, но пожилая женщина жестом остановила ее:
— Да не красней ты, дело молодое. Я потому спрашиваю, как вас на ночь налаживать, вместе али врозь?
Девушка не успела ответить, как в комнату, подначивая и тузя друг друга, вбежали два пацаненка. Она уже знала, что одного — девяти лет — зовут Минька, а того, что на два года старше, — Пашка, но кто из них был кто, она пока разобрать не могла.
— Баб Вася, когда вечерять будем? — дружно атаковали они бабушку, хитро поглядывая на девушку.
— А уроки школьные сделали?
— Сделали, сделали, — закричали мальчишки, продолжая возню.
— Вот сейчас отец с гостем придут и сядем. Где опять носились? — бабушка пыталась быть строгой, но строгость эта была, по всему видно, исключительно следствием присутствия гостьи.
— На выселках бегали. Вон, вон, папка с дядей идут! — радостно завопили они, поддав друг дружке от избытка чувств.
— Я вот вас, шлындики! — бабушка притворно замахнулась на внуков вязаньем. — Охолоньте покуда, сейчас на стол соберу.
С необычной для своих лет живостью она забегала из кухни в сени, оттуда в горницу и обратно. Пацаны уже заняли свои места за столом и нетерпеливо ерзали в ожидании угощения. А на столе тем временем появилась большая чашка прошлогодней квашеной капусты, соленые огурцы, моченые яблоки, сало. Отдельно поставили чугунок с горячими щами, извлеченный из русской печки. Анюта, спохватившись, побежала на кухню выкладывать из сумок городские продукты. Гостинцы, которые они заготовили для хозяев, были вручены сразу по приезде: наборный янтарный мундштук для главы семейства, расписной полушалок для бабушки и кое-что из носильного для ребятишек. Нарезав сыр и колбасу, она схватилась было за банку со шпротами, но открыть ее простым ножом не смогла.