Кто и как изобрел Страну Израиля
Шрифт:
В тот самый момент, когда границы стали обозначением размеров национального владения и превратились из условных горизонтальных линий на плоскости в священные линии, разделяющие пространства в глубине земли, в море и в воздухе, они стали почетными, обязательными, благородными, вызывающими уважение национальными атрибутами. Иногда их местоположение опиралось на долгую древнюю историю, иногда — на чистую мифологию. Все наличные крупицы примордиальной информации, свидетельствующие о присутствии, тем более, о доминировании «этнической» группы — являющейся вроде бы первоисточником или демографической основой современной нации — на том или ином куске земли, становились фиговыми листками для экспансии, завоевания или колонизации. Любой третьестепенный миф [148] , любое попутное упоминание, из которых можно выжать горчичное зерно легитимации территориальных прав, немедленно превращались в
148
Как стало известно из недавно опубликованных «совершенно секретных» протоколов заседаний израильского правительства 18–19 июня 1967 года (через неделю после окончания Шестидневной войны), умереннейший премьер-министр Израиля Леви Эшколь, требовавший, однако, присоединения сектора Газы к Израилю, заявил в их ходе изумительное: «Газа принадлежит Израилю со времен Самсона!» См.:(а также в предисловии к этой книге). — Прим. пер.
149
Этот вопрос обсуждается (хотя и на совершенно иной, нежели предлагаемая в данной книге, теоретической основе) в статье Энтони Д. Смита «Нация и этноландшафт» (A. D. Smith. Nation and Ethnoscape // Myths and Memories of Nation. — Oxford: O. U. P., 1999. — P. 149–159).
Поля древних сражений стали местами настоящих паломничеств. Могилы тиранов прошлого, впрочем, как и жестоких бунтовщиков, обратились в государственные исторические памятники. Завзятые атеисты, проникшиеся пламенным национализмом, начали приписывать молчаливым ландшафтам примордиальные или — иногда — трансцендентные качества. Революционеры-демократы, даже социалисты, еще недавно проповедовавшие братство народов, проливали слезы над следами монархического, империалистического и даже культового прошлого, чтобы таким образом обосновать свое право контролировать как можно более обширную территорию.
В дополнение к сиюминутному, основанному на грубой силе овладению территорией почти всегда возникала необходимость в обретении длительного исторического времени, способного «окутать» национальное пространство и придать ему вечную, вневременную ауру. Большая политическая родина при любых обстоятельствах является чересчур абстрактной, поэтому она остро нуждается в вещественных опорах двух [разных] сортов — временных и пространственных. Поэтому, как уже отмечалось выше в несколько иной форме, наряду с историей, география также стала частью новой педагогической теологии. В рамках этой теологии национальная почва покусилась на долговременную духовную гегемонию божества и в немалой степени заменила собой небеса: в Новое время стало куда как позволительнее скептически отзываться о боге, нежели о земле предков.
Огромная абстрактная родина стала в XIX и XX веках сверхзвездой национальной политики — впрочем, как и политики межнациональной. Миллионы погибли за нее, миллионы убивали ради нее, мириады людей хотели жить только в ней. Однако могущество родины, как и всех прочих исторических инноваций, не было безграничным и, уж тем более, вечным.
Родина имела внешние границы, определявшие ее территорию; имелась у нее и внутренняя граница, ставившая предел ее ментальному могуществу. Когда жизнь людей становилась невыносимой, прежде всего когда они утрачивали возможность достойно содержать свои семьи, дело нередко доходило до эмиграции в другие страны. Посредством эмиграции люди меняли национальную территорию, как меняют красивую, но сильно поношенную одежду: с сожалением, однако вполне решительно. Массовая миграция характеризует современную эпоху никак не меньше, чем процесс «национализации» населения и построения «родины» для его нужд. В нередкие в Новое время периоды нужды и экономических кризисов, преследований и притеснений многие миллионы людей, невзирая на трудности, связанные с вырыванием корней и переездом в незнакомые места, перебирались в «жизненное пространство», обещавшее им лучшую и более спокойную участь, нежели страна исхода. Нелегкий процесс укоренения в новообретенных родинах попутно делал эмигрантов патриотами. Даже если в первом поколении это превращение не слишком удавалось, следующее поколение уже носило образ новой родины глубоко в сердце.
Любое политическое явление, с большим успехом появляющееся на том или ином историческом этапе, в конце концов завершает свою карьеру и покидает соответствующую арену. Национальная родина, начавшая свой путь в XVIII веке и развившаяся в естественную, нормативную среду обитания людей, ставших ее гражданами, к концу XX века начала проявлять первые признаки «износа». Она еще отнюдь не исчезает, в кое-каких «темных углах» планеты люди продолжают
Рыночная экономика, разрушившая в относительно отдаленном прошлом «малые» родины и немало способствовавшая формированию больших национальных родин и «заковыванию» их в непреодолимые границы, начала буквально стирать в порошок отдельные элементы своего раннего творчества. Политические элиты, рьяные мультимедийные средства информации и Интернет подталкивают этот процесс, однако и они являются лишь подмастерьями свободного рынка. Уменьшение важности обработки земли как средства создания экономического богатства также способствует ослаблению важнейших ментальных концепций, переплетающихся с классическим патриотизмом. Когда француз, немец или итальянец покидает сегодня свою родину, он не сталкивается на границе со «сторожевыми псами» государства — его силовыми структурами. Европейцы уже довольно давно передвигаются внутри межнационального территориального пространства, постепенно обретающего совершенно новые контуры.
Верден, возможно, ярчайший из символов патриотического идиотизма XX века, стал одним из самых популярных туристских объектов Западной Европы. Трудно не признать ироническим то обстоятельство, что в Вердене начисто игнорируется паспортная и национальная принадлежность посещающих его европейцев. Несомненно, Европа создала новые «континентальные» границы, жесткие и в чем-то не менее жестокие, чем прежние, однако обрамленные ими территории весьма мало похожи на старые политические родины. Французы, скорее всего, уже не будут умирать за Францию, немцы — за Германию; почти наверняка итальянцы сохранят верность традиции, продекларированной старым итальянским циником в романе Джозефа Хеллера «Уловка-22» (его слова стали эпиграфом данной главы).
Хотя массовое истребление людей конвенциональными средствами стало несколько более проблематичным в ядерную эпоху, не исключено, что человечество найдет в будущем новые способы и причины убивать и быть убитым. Тем не менее грядущие убийства — если до них дойдет дело — скорее всего, станут совершаться под эгидой неизвестных нам сегодня политических схем.
II. «Мифотерритория»: «В начале бог обещал страну…»
Когда же родятся у тебя сыны и сыны у сынов, и долго прожив на земле, вы развратитесь и сделаете изваяние какого-нибудь образа, и сделаете зло перед лицом господа, бога твоего, досаждая ему. То призываю в свидетели вам сегодня небо и землю, что совершенно сгинете вы скоро с земли, в которую переходите через Иордан, чтобы унаследовать ее, не пребудете много времени на ней, а непременно будете истреблены.
Три эти клятвы — о чем они? Одна — что не поднимется Израиль стеной, одна — святой, да будет благословен он, заставил поклясться Израиль, что не взбунтуется он против народов мира, одна — святой, да будет благословен он, заставил поклясться идолопоклонников, что не поработят они Израиль слишком сильно.
Слово «моледет» — «родина» — появляется в Ветхом Завете 19 раз, причем около половины его появлений приходится на книгу «Бытия». Ветхий Завет использует это слово лишь в значениях, вращающихся вокруг места рождения человека или места, откуда происходит его семья. Здесь нет даже намека на гражданские или общественные ментальные аспекты, неотделимые от культур греческих полисов или древнеримской республики. Библейские герои никогда не выступали на защиту родины или для того, чтобы победить на выборах в ней [150] , не проявляли по отношению к родине гражданских чувств. Они не знали, что такое ультимативное самопожертвование и сколь сладко умереть за родину. Попросту, политический патриотизм, сформировавшийся и развившийся в северной части Средиземноморского бассейна, был практически неизвестен на его южных берегах и еще менее того — на просторах Плодородного полумесяца.
150
В отличие от знаменитых греческих и римских политиков и полководцев — или даже мифических героев. — Прим. пер.
Перед сторонниками сионистской концепции, начавшей формироваться на исходе XIX века, встала, на первый взгляд, трудноразрешимая задача. Поскольку Ветхий Завет являлся для них с самого начала документом, удостоверяющим право собственности на Палестину, вскоре превратившуюся в Эрец Исраэль, Страну Израиля, ее следовало любыми средствами превратить не только в воображаемую этническую родину, откуда все евреи будто бы были изгнаны, но и в древнюю политическую родину, являвшуюся в прошлом собственностью мифологических «праотцев».