Кто идет?
Шрифт:
Сузив глаза, он смотрел на суету метели и думал: «А что, если мне предложат работать на таком?.. Не пойду… не оставлю «Седова». Докажу, что на нем еще можно и надо работать!.. Еще как можно работать — получше, чем на новых!.. Еще поглядим, как на новых будут выполнять план. Надо еще посмотреть, что они дадут государству…»
Доверившись Матвею, он не смотрел, не видел Волги. Снег мельтешил в глазах.
— Видал, Матвей Иванович, кто на мостике был?
— Как не видать — Калиничев, то-то и есть…
Галашину приятно было получить подтверждение своей мысли в этом Матвеевом «то-то и есть», и он уже спокойно подумал: «Если Калиничеву доверили проводку «Доватора» в его первом, пробном рейсе, то о нем, Галашине, не забудут, быть этого не может!»
Один Матвей был спокоен, как всегда, и, как всегда, тих и безупречен у штурвала. Он по всем правилам дал обойти себя «Доватору», полюбовался им и продолжал стоять, спокойный, молчаливый — прежний.
Матвею Денисову даже в голову не пришло, что он, отличнейший рулевой, тоже мог бы работать на таком теплоходе. Даже не помечтал про себя!
Отчего это?
Наверно, оттого, что девятнадцать лет простоял человек на одном месте.
Старыми, очень еще зоркими глазами смотрел Матвей сквозь метель, не замечал ее, угадывал «черчение берегов» и по ним вел «Седова». Вел один. Капитана сейчас в рубке не было. И Матвей это знал. Не мог не знать и прощал…
Ослабевала постепенно чернота ночи. Снег не то чтобы редел — толщи его сделались прозрачными. Яснее стали сквозь них проглядывать берега.
До конца ночной вахты разговоров больше не было, только капитан сказал одну фразу не то в подтверждение, не то в продолжение своих мыслей:
— Река, она как время — течет только вперед!
ОТ АВТОРА
Шло последнее лето исконного течения Волги по ее свободному от плотин и шлюзов плесу. И как всегда в преддверии больших перемен, и в природе и в людях отчетливее сказывалось то, что слагалось веками.
От Горького до Астрахани река была еще такой, как при Степане Разине, а в Городце, под Ставрополем, у Сталинграда уже намывались плотины; на пристанях и в пути волго-донские дизель-электроходы встречались с допотопными «Изумрудом» или «Яхонтом», поражавшими гигантскими колесами за кормой; ночи и дни, сбивая расписание всему флоту, шли плоты, а в рубках уже поговаривали о том, что через год-два весь лес пойдет на быстроходных баржах. А пока плоты запирали Волгу на перекатах. А пока на тех же перекатах держали флот караваны Волготанкера.
Удивительно выглядели и берега. Днем они казались пустынными. Кое-где, напоминая корявые карандашные наброски, разворачивались панорамы строек. Зато по ночам казалось — все, какие есть в Поволжье города, заводы, стройки, — все они выходят к воде огнями.
Но стоит взойти луне — и Волга снова другая: появляется в ней что-то былинное, волна тускла, звуки вкрадчивы; до самого стрежня доплывают запахи зелени и земли. На темени глубоких неподвижных заводей лежат, как струны, ровные белые блики, а в луговой стороне у заплесков вяло ворочается затухающая волна. Изредка выпятит ленивую длинную спину — и снова нет ничего, только пена яростно бросается на пески.
В такие ночи другим бывал и капитан: или всю вахту молчит, или без продыху «читает» вслух берега:
— Смотрите, вон ярок — тысячи таких на Волге. Ни черта на нем нет — ни колышка, ни кустика! А знаете, какое у этого ярочка имя? — И он произносит с волнением — Насоныч яр! На этом месте под бурлаком На-соном обвалился берег — Насона засыпало насмерть. Об этом нигде не написано. Я знаю, да еще такие же старики, как я, помнят…
Многое из рассказанного в этой книге с Большой Волги давно уже ушло. И тем более какие-то черты уходящего в прошлое важно, подчас необходимо сохранить.
Я сделала это для себя и других.
Репино — Ленинград
1953–1957