Кто не спрятался (сборник)

Устинов Сергей Львович

Не знаю, как понятые, а я лично уже знал, что сейчас увижу. На ладони у Северина лежал пистолет системы “Вальтер”. В полной тишине, наступившей вслед за этим зрелищем, раздались странные животные звуки. Данилевский рычал и скрипел зубами.

Вот, значит, в какую игру он играл с самого начала! Вот зачем требовал менять ему без конца одежду, зачем отдал нам быстренько морфин, зачем пытался убедить нас, что не убивал Шу-шу! И ведь как все точно психологически ему удалось рассчитать! Пусть даже мы не поверили, что он не убийца. Но зато практически свыклись с мыслью, что раз Данилевский выдвигает такую версию, стало быть, пистолет он или надежно спрятал, или уничтожил. И пусть бессознательно, но расслабились.

А он пистолет не уничтожил и не спрятал. И сразу с первых секунд понял: оружие все равно найдут при обыске, а тогда ему конец. Как он сам выразился, подрасстрельная статья. И Луна решил пойти ва-банк. Пистолет представлялся ему, вероятно, его последним шансом. И беспрестанной сменой одежды, смысла которой мы не понимали, он хотел добиться, чтобы в решающий момент все восприняли замену одной куртки на другую как очередной каприз. Он, может быть, и мечтал-то выиграть всего секунду-полторы. И если бы не реакция Северина...

Пока писался протокол изъятия, пока пораженные происходящим понятые скрепляли его подписями, Стас в возбуждении гоголем прохаживался по комнате. Данилевский все это время сидел на своем стуле, опустив голову и зажав между колен крепко сцепленные руки. Наконец Северин схватил еще один стул, подтащил его поближе, уселся рядом с Луной и, пытаясь заглянуть ему в лицо, сказал:

– А ведь я теперь могу тебе сказать, как было дело. Это чтоб тебе легче чистосердечное писать, хорошо? Вы с Салиной морфин пополам и не собирались делить. Ей его у себя держать нельзя было и продавать тоже некому; враз бы, кому надо, об этом пронюхал. Ты ее долю ей деньгами обещал отдать, вот что. Но денег ты ей давать не собирался, а скорей всего, у тебя их и не было. И ты сделал “куклу”. Ты же ведь и маму родную при случае надул бы, не то что бывшую девку! Но она за эти семь лет тоже маленько образовалась, да и тебя знала неплохо. Короче, “куклу” твою она раскусила. Так что убивал ты ее не за половину, Убивал ты ее за весь куш.

И, не дожидаясь ответа, Северин встал. – Пошли потихоньку. Только без глупостей. Не поднимая головы, послушный, как кукла, Данилевский поднялся и побрел за нами. Он казался чрезвычайно подавленным, и я даже испугался: не переусердствовал ли Стас? Как бы Луна не замкнулся в отчаянии именно сейчас, когда нам так необходимы его показания. Ах, если бы мы могли представить, что на самом деле творилось в этот момент в душе у этого человека! Боюсь, размышлений нам теперь хватит до конца нашей жизни...

На лестничную площадку мы вышли впятером: кроме нас двоих и Данилевского, еще два местных опера. Казалось, любые случайности исключены. Но я не раз замечал, что жизнь тычет нас носом в дерьмо чаще всего именно тогда, когда мы самодовольно думаем, что предусмотрели все, чтобы не измазаться.

Лифт мы не вызывали – он сам подъехал и остановился на нашем пятом этаже. Открылась тяжелая решетчатая дверь, затем деревянные створки, и мы увидели внутри женщину с коляской. Потом, во время многочисленных неприятных, тяжелых, муторных разборов с многословными докладами, с рисованием схем, стало ясно, как все произошло. Два местных оперуполномоченных на несколько мгновений оказались как бы отрезаны от нас открывшейся стальной дверью. Один из них стоял ближе, держа ее за край, другой вообще оказался где-то в глубине. Но словно мало этого: женщина, выходя из лифта и не очень ловко толкая перед собой коляску, практически заставила их инстинктивно вжаться – еще глубже, еще больше самих себя задвинуть дверью.

В это время мы со Стасом стояли позади Данилевского слева от лифта и никаких движений не предпринимали, если не считать того, что Северин, находившийся ближе, протянул руку и помог перекатить коляску передними колесами через порог. Оказавшись со своей коляской на площадке, женщина, уперев ее на задние колеса, принялась разворачиваться – впоследствии выяснилось, что ее квартира находилась как раз рядом с той, из которой мы вышли. Таким образом теперь уже мы трое мешали ей проехать, и поэтому нам пришлось отойти в сторону, выстроившись в ряд вдоль стены: первым, если смотреть от лифта, оказался Данилевский, вторым Северин, третьим я.

И вот наступил такой момент, когда она со своей коляской уже прошла мимо Данилевского, но еще не миновала нас со Стасом. Те два опера все стояли по ту сторону двери лифта, намереваясь пропустить нас первыми. А Луна, вдруг очнувшись от оцепенения, прыгнул вперед.

Наверное, если бы он просто полетел вниз по лестнице, мы с Севериным его бы догнали: на том, чтобы обогнуть женщину, мы потеряли бы максимум секунду. Но Данилевский оказался хитрее. Он не просто прыгнул вперед – он рванул на себя коляску с ребенком.

Ей-богу, мне и сейчас трудно восстановить в памяти все подробности. Почему-то женщина не закричала, только охнула и ухватилась за тот край коляски, который оказался к ней ближе. Вероятно, она действовала инстинктивно, но это и нужно было Луне. Стащив ее вслед за коляской ступеньки на две вниз по лестнице, он теперь, наоборот, толкал их обратно вверх. Женщина споткнулась, упала, но судорожно вцепившись, не отпускала коляску, а мы никак не могли перескочить через эту баррикаду, потому что не решались прыгать из-за ребенка.

Пока мы втягивали наверх этот клубок. Луна бросился в другую сторону. И помню, как я отчужденно подивился, неужели он впрямь рассчитывает убежать? Но Данилевский скатился всего на один пролет. С ходу взлетев на широкий подоконник, он грудью вышиб пропыленные стекла вместе с тонкой непрочной рамой. На мгновение замер, держась окровавленными руками за иззубренные края, и кинулся вниз. Подбежав секундой позже к окну, я разом охватил всю картину: от вечернего синеющего неба до замерших в изумлении пенсионеров и с визгом тормозящего в испуге велосипедиста. А прямо подо мной на асфальте, метрах в двух от детской песочницы, распростертое тело, из-под которого уже начала вытекать темная лужица.

Нам еще долго предстояло гадать, почему он так поступил. Предпочел мгновенную смерть томительному ожиданию приговора? Может быть, но вряд ли. Решил использовать крошечный, один из тысячи, из миллиона шанс? Допрыгнуть до песочницы, не разбиться, убежать... Возможно. Потом один психиатр предложил и такой вариант:

Данилевский под влиянием задержания и того, что сорвалась его первая попытка бежать, на которую он затратил столько душевных сил, впал в состояние аффекта, плохо соображал, что делает... Но, честно говоря, стоя тогда у разбитого окна, я думал не об этом. Я думал о том, что на наших глазах оборвалась последняя ниточка, которая могла привести к тем, кто увез Троепольскую.