Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
Шрифт:
говорят “скоропостижно”, больше ведь ни про что так
не говорят?), за рулем. Все машины поехали, когда
включился зеленый свет, а его знаменитый “мерседес”
не двинулся с места. Так умирает герой Олега Ефремова
за рулем старой белой “волги” в фильме с невыно-
симым названием “Продлись, продлись,
16
очарованье” — под тогдашний истерически-бодрый
хит Валерия Леонтьева “Ну почему, почему, почему
был светофор зеленый? А потому,
был он в жизнь влюбленный”.
Мы ходили на репетиции к Кацману. Его преды-
дущий курс был звездным курсом “Братьев Карама-
зовых” — Петя Семак, Лика Неволина, Максим
Леонидов, Миша Морозов, Коля Павлов, Сережа
Власов, Ира Селезнева. Кацман любил меня, часто
останавливал на институтских лестницах, задавал
вопросы, интересовался, чем я занимаюсь. Я болез-
ненно стеснялась, что-то лепетала про темы своих
курсовых. Вместе с Кацманом на Моховой преподавал
Додин и именно тогда выпустил “Братьев и сестер”, на которых мы ходили по десять раз. Лучшие педагоги
были еще живы — студентки-театроведки млели
от лекций Барбоя или Чирвы, в аудиториях витали
эротические флюиды. Студенты-актеры носились
со своими невоплощенными талантами и неясным
будущим (про самых ярких говорили: “Какая прекрас-
ная фактура!”); студентки-художницы носили длинные
юбки и самодельные бусы (ты называл эту манеру
одеваться “магазином Ганг”); студенты-режиссеры вели
беседы о Бруке и Арто в институтской столовой
за стаканом сметаны. Так что и ленинградский театр,
и ЛГИТМиК (он сменил столько названий, что
я запуталась) были еще полны жизни и притягивали
одаренных и страстных людей.
Тогда, на Фонтанке, когда я остановилась
и обернулась, то увидела, что ты тоже обернулся.
Через несколько лет все запоют: “Я оглянулся
посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я”. Мне показалось, что ты посмотрел
на меня почти презрительно. При твоем маленьком
росте — сверху вниз.
Ты потом говорил мне, что не помнишь этой
встречи — и что вообще увидел меня совсем не там
и не тогда.
3.
18
26 марта 2013
Так обидно, что сегодня тебя не было рядом со мной.
Я ходила на выставку “Дэвид Боуи” в лондонском
музее Виктории и Альберта. Я о ней столько слышала
и читала, что казалось, я там уже побывала. Но, оказав-
шись внутри, почувствовала, что сейчас потеряю
сознание. Там было столько тебя, что я эту выставку
проскочила почти по касательной, не в силах впустить
в
треннего музейного дворика и старалась удержать
слезы (увы, безуспешно).
И дело не в том, что ты всегда восхищался Боуи
и сам был похож на Боуи. “Хрупкий мутант с кроли-
чьими глазами” — так ты его однажды назвал. И не
в том, что твои коллажи, рисунки, даже твой полу-
печатный почерк так напоминали его. И даже не в том, что для тебя, как и для него, так много значила экспрес-
сионистская эстетика, так важны были Брехт и Берлин, который ты называл городом-призраком, исполненным
пафоса, пошлости и трагизма. Дело в том, что жизнь
Боуи была бесконечной попыткой превращения себя
в персонаж, а жизни — в театр. Сбежать, спрятаться, изобрести себя заново, обмануть всех, закрыться
маской.
Я нашла твою статью о Боуи двадцатилетней
давности. “Кинематограф по определению был и оста-
ется искусством физической реальности, с которой
Боуи долго и успешно боролся, синтезируя собствен-
ную плоть в некое художественное вещество”.
Помню, как ты любовался его разноцветными
глазами. Называл его божественным андрогином.
Как восхищался его персонажем — ледяной белокурой
бестией — в умозрительном и статичном фильме
Осимы “Счастливого Рождества, мистер Лоуренс”, который ты любил за нечеловеческую красоту двух
главных героев. Как говорил, что вампирский поцелуй
Боуи с Катрин Денев в “Голоде” — едва ли не самый
прекрасный экранный поцелуй. Тогда меня всё это не
слишком впечатляло, но теперь неожиданно ударило
в самое сердце. И в той же твоей статье я читаю:
“Кинематограф так и не уловил закон, по которому
живет это вечно изменяющееся тело. Но кто знает, может быть, именно сейчас, когда виртуальная реаль-
ность окончательно потеснила физическую, мы все-
таки узреем истинный лик того, кто не отбрасывает
тени даже в ослепительном луче кинопроектора”.
Ну почему, почему у меня текут эти глупые слезы?
Ты умер, он жив. Счастливо женат на роскошной
Иман, остепенился, обрел вполне себе физическую
реальность — и как-то живет со своим виртуальным
мифом.
А ты умер.
4.
20
29 марта 2013
Сегодня так скучаю по тебе! Рылась в сети — вдруг
найдется что-то, что я о тебе совсем не знаю? Разыскала
письма Леньки Попова, блестящего театрального
критика, одного из тех, кто называл тебя учителем.