Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
Шрифт:
23
только из твоих коротких писем Лёньке Попову
в армию). И правда ли, что ты был влюблен в Ануш?
А отдал бы ты эту роль мне, если б я пришла вместе
с ней в вашу студию “На подоконнике”? И как вы на
этом подоконнике проводили дни и ночи? Все, конечно, смотрели на тебя восторженными глазами, открыв рот?
А ты раздувался от гордости и был счастлив? Ничего
никогда я так и не спросила, по-свински редактируя
твою жизнь, которая
Да, всё в этой подвальной студии (довольно боль-
шой и даже неожиданно светлой) показалось мне
тоскливым и бессмысленным. Всё, кроме тебя. Ты
появился в черной рубашке, залитый кровью, с выбе-
ленным и раскрашенным лицом, как на Хэллоуин, в женских сапогах и с игрушечной обезьянкой в руке.
Демонический грим был не страшен, а смешон, но мне
почему-то было не смешно. Сейчас я уверена, что ты
рисовал свой грим с Боуи, но тогда я едва ли знала, кто это такой. Энергия, исходящая от тебя, была такой
сильной, что у меня мурашки по коже пошли. Я вспом-
нила твой острый взгляд тогда, на Фонтанке. Когда ты
выходил на сцену, я тоже остро чувствовала твое физи-
ческое присутствие.
Я всегда верила только в результат, меня не вол-
новал процесс. Я не признавала гениев, пока
не убеждалась, что они создали нечто и впрямь
гениальное. С этого спектакля я вышла с ощущени-
ем, что посмотрела ерунду, созданную выдающимся
человеком.
Прости, что я никогда тебе этого так и не сказала.
5.
30
25
марта 2013
Я много лет о тебе ни с кем не говорила. Ни с кем.
Я могла тебя процитировать или вспомнить одну из
твоих блестящих реплик. Но говорить о тебе — нет, не могла. Было слишком больно. Возникало ощущение, что тем самым я тебя предаю. Или с кем-то делю. Даже
если твои родители произносили что-то вроде “А вот
Сережка бы, наверное, сейчас...” — я молчала в ответ.
И вдруг — я заговорила. С удивлением обнару-
жила, что не только не чувствую боли, произнося твое
имя или странное словосочетание “мой первый муж”, но даже получаю от этого удовольствие. Что это?
Почему? Потому ли, что я стала тебе (и о тебе) писать, понемногу выпуская своих демонов? Или потому, что
я влюбилась?
Сегодня я видела Таню Москвину — впервые за
много лет. Вы вместе учились в институте, ты восхи-
щался мощью ее критического дара и способностью
ничего и никого не бояться. Танька всегда резала
правду-матку, была иррациональна, пристрастна
и явно страдала от того, что ее тонкая душа помещена
в
страдал от своих “карманных” размеров). Однажды, когда мой сын Иван был еще совсем маленьким,
Москвина пришла ко мне в гости. Иван внимательно
посмотрел на ее яркое асимметричное лицо. Она, как
и я, перенесла в юности неврит лицевого нерва. Когда
меня в восемнадцать лет привезли с наполовину пара-
лизованным лицом в больницу, медсестра, записыва-
ющая мои данные, спросила: “Работаете,
учитесь?”. — “Учусь в театральном институте, на
театроведческом факультете”. — “Слава богу, что на
26
театроведческом. Актрисы-то из вас теперь не выйдет, с таким-то лицом”. Что из меня теперь не выйдет кра-
сивой женщины и что это для меня куда большая
драма, ее не занимало.
— А почему у тебя один глаз меньше другого? —
поинтересовался Иван у Москвиной.
— Сейчас я как дам тебе в глаз, и у тебя будет то
же самое, — немедленно парировала Танька. То, что
такое обычно не говорят маленьким детям, ей
и в голову не приходило. Так она жила — ни в чем
никаких ограничений. Ты свою бунтарскую природу
мучительно укрощал, к тому же был деликатен
и не любил задевать людей. А Танька позволяла себе
всегда и во всем быть собой и ничего не делать
наполовину. Если бутылка водки — то до дна. Если
страсть — то до победного конца. Если ненависть —
то до самых печенок. Она умела быть так упоительно
свободной и так одержимо неправой, что ты немного
ей завидовал. Она тебе всегда отдавала должное, как будто ваша группа крови, замешанная на
питерском патриотизме, была одинаковой.
Сегодня Москвина рассказала мне, как ты впервые
показал ей меня — в библиотеке Зубовского института
на Исаакиевской, 5, куда вы с ней два раза в неделю
ходили в присутствие.
— Смотри, какая девушка, — гордо сказал ты. —
Это Карина Закс. Она очень интересуется рок-культурой.
— А наш роман уже начался тогда? — спросила
я Таню.
— Кажется, нет. Но он уже явно был влюблен.
Ну да, рок-культура, конечно. На третьем году
обучения я написала курсовую работу под названием
“Над пропастью во ржи”. Тогда было модно рассуждать
27
про молодежную культуру. Альтернативную молодежь, разными способами выказывающую презрение к обще-
ству, почему-то называли системой, а мохнатых татуи-
рованных юношей, которые скандировали “Мы