Кто остался под холмом
Шрифт:
Судя по изумлению, отразившемуся во взгляде девчонки, ей раньше не приходилось встречаться с подобным противником.
– Аня, – осторожно проговорила она.
Илюшин немного подумал и сморщил нос.
– Вряд ли. Сестру твою так зовут или тетку… Может, мать. Но не тебя.
– Сдалось вам мое имя!
– Естественно, сдалось, – удивился Макар. – Иначе тратили бы мы на тебя столько времени!
– Марта я! – рассерженно выкрикнула она.
– Да, – сказал Илюшин, помолчав. – Пожалуй, что так. Я – Макар, это – Сергей.
Бабкин разжал пальцы. Девчонка одернула куртку и торопливо расстегнула пуговицы.
– А теперь, Марта, объясни… – начал он.
С быстротой кузнечика девчонка отскочила к дороге, схватила ком земли и швырнула в Сергея. Тот уклонился, и двести граммов мокрой дорожной пыли достались Илюшину.
– Ты! – крикнула Марта, на ходу изобретая ужасное оскорбление. – Ты! Глыба с жопой!
Бабкин сделал шаг, и девчонку как ветром сдуло.
– Вот бесявка!
Он обернулся к Илюшину, удивленно покачивая головой, и обнаружил, что тот смотрит на него зачарованно.
– Ты чего, Макар?
– Глыба с жопой, – прошептал Илюшин с восторгом человека, только что откинувшего крышку сундука с драгоценностями.
– Даже не думай, – предупредил Бабкин.
– До чего образное сравнение…
– Макар!
– А ведь если посмотреть правде в глаза… особенно если зайти, так сказать, с тыла…
В следующую секунду он увернулся, и еще пять минут ему пришлось уворачиваться, пока он не рухнул в изнеможении на траву.
– Ну, Серега, ты и лось…
– Лосем можешь звать, – разрешил Бабкин. – А теперь слушай сюда: есть рабочая версия. Я почти убежден, что она верна.
Они опросили еще двенадцать человек. Илюшин беззастенчиво сослался на Гурьянову, пока слава не успела его опередить, и к ним отнеслись с доверием.
– Чувствую себя как сын лейтенанта Шмидта, – ворчал Бабкин, пока они шли по дороге.
– Его не побили – и нас не побьют, – успокоил Макар.
– А если перед нами закроются двери лучших домов Парижа?
– Войдем с черного хода.
Каждый новый свидетель, сам того не зная, выдергивал из канвы рассказа Германа ниточку за ниточкой, пока она не рассыпалась окончательно.
Фотограф солгал. Здесь, где почти вся жизнь протекала на виду, невозможно было утаить ни ссор, ни размолвок. Герман даже голоса на Володьку не повышал, говорили люди. То же самое Бабкин с Илюшиным услышали от тех, кто фотографа недолюбливал. В их глазах шлейф грехов тянулся за Германом, и главный из них был – непомерные цены. «Нынче каждый щелкнул на телефон свою рожу – и купидон, а с меня пятьсот рублей содрал!» – ярился низкорослый мужчина, имевший с купидоном ту же степень сходства, что оперенная стрела с туалетным ершиком. Однако и он не смог упрекнуть фотографа в плохом отношении к Карнаухову. «Кто лаялся? Они лаялись? Брехня! Черных – тряпка. Не слыхал, чтобы он на кого огрызнулся».
Все в один голос твердили, что Карнаухов любил Беловодье и хотел остаться.
– Я вижу так, – сказал Бабкин, когда они остались одни. – Пацан собирался свалить от Германа. Тот узнал об этом и слетел с катушек. Пятнадцатого или шестнадцатого июля Карнаухов пропадает, в это время Герман, по его словам, находился в Кургане у больного друга. Уехал он туда… – Бабкин сверился с записями. – Десятого числа. Значит – что? Все спланировал, купил билеты, спрятался, выждал. Убил племянника. Тело спрятал, деньги забрал. Шанс найти останки, если оценивать ситуацию трезво… не ничтожный, но небольшой, разве что Герман сам укажет точное место. Помнишь, он замялся, когда мы спросили его о причине исчезновения?
Илюшин молча кивнул.
– Ничего не подтверждает версию об отъезде, – продолжал Сергей. – Одни ползают по лесам в поисках тела, другие убеждены, что бедняга утонул, и только Герман заявляет, что парень решил покорять Москву. Странно, что директриса ему подпевает… У них связь?
– Скорее всего.
– Какие еще могут быть варианты?
– Допустим, помогала убивать. Или подсмотрела, как все произошло, и с тех пор вытягивает из Германа деньги. Хотя мне трудно представить эту женщину в роли мелкой шантажистки, знавшей об убийстве.
– Ну, я-то ее не видел, – пожал плечами Сергей.
– Что скажешь о мотиве?
– Или деньги, или они были любовниками.
Бабкин видел, как в парах такого рода, вынужденных скрываться годами, раздражение накапливается исподволь, пока нарыв не прорвется; нет ничего удивительного, если, узнав о разрыве, Герман решил убить юношу.
Он пролистал блокнот.
– Друга зовут Наум Рудинский. Спасибо Герману, мог выбрать в приятели и Сашу Попова.
– Отправляйся в Курган, – сказал Илюшин. – Попробуй проверить алиби. Двенадцать лет… Мало кто обладает достаточно цепкой памятью, чтобы хранить в голове даты настолько давних событий. Если Рудинский не сможет рассказать ничего внятного, боюсь, придется сворачивать расследование.
– А ты чем займешься? – Бабкин открыл сайт железных дорог.
– Пока не решил.
Что-то в голосе напарника заставило Сергея отвлечься от расписания поездов.
– Макар?
Илюшин молчал.
– Макар!
– Меня не оставляет ощущение, будто мы сидим перед расшитым занавесом в полной уверенности, что это и есть представление, – неохотно сказал Илюшин.
– Во всех небольших городах существует тщательно скрываемая жизнь…
– Здесь что-то другое.
Он не стал говорить, что у него плохое предчувствие. Вопреки видимым порядкам, багаж всегда остается тому, кто стоит на перроне, а уезжающий должен путешествовать налегке.
Глава 4
Семьдесят пять лет.
Допустим, так: кримпленовый костюм на бракосочетание внучки, варенье из крыжовника, толстая бывше-бездомная кошка Марыся, конфетная вазочка, в которой не переводятся мармеладные дольки.
Или так: привычная вонь фенола, бахилы, забытые медсестрой, незастеленная кровать. «Катя, подай воды…» – «Бабушка, я Дина».
Или так: сердечный приступ. Коротко и ясно. Не имеет значения, что было до него – кримплен или бахилы.