Кто правит бал
Шрифт:
Каждый из трех вариантов с разной скоростью вел в тупик. Лопатить такое количество людей, полагаясь только на их честное слово, невозможно. Оставалось обратиться к расследованию на уровне психологии.
Грязнов попробовал до мельчайших подробностей восстановить события того дня. Хотя бы с того момента, как они с Турецким переступили порог МУРа. До того, он помнил это совершенно точно, мысли пострелять у них не возникало.
Итак, они вошли в здание. И поднялись в его кабинет. По дороге, разумеется, встретили человек как минимум десять. Потом посидели, хотели выпить, но поняли, что нечего, поспорили: кто виноват в том, что не заехали и не взяли. Потом Турецкий на что-то обиделся и сказал, что поедет лучше к себе, Грязнов зачем-то вышел
То есть кто-то, услышав их разговоры, вполне мог последовать за ними, и, улучив момент, когда Егорыч будет священнодействовать с чаем, а без этого точно не обошлось, хоть старик и утверждает, что ни на минуту не отвлекался и видел всех входящих, выходящих и просто проходящих мимо, этот кто-то вбежал, стрельнул и убежал.
Но все вышеперечисленное еще раз подтверждает, что стрелял свой. Никто из посторонних не мог знать, что Егорыч всегда, после каждой стрельбы затаскивает Грязнова в свою каморку на стакан чайку (правда, чаем эту жидкость называет только Егорыч: чай как таковой в ней если и присутствует, то в ничтожно малых дозах, а в остальном это травы, употребление которых помогает от всех болезней, повышает потенцию и способствует росту волос и мозгов и чего-то там еще). Никто посторонний тем более не мог знать, что когда Егорыч готовит свой божественный (преотвратительный, кстати, на вкус) напиток, то не видит и не слышит ничего вокруг, потому как занят точной дозировкой и еще обязательно произносит над этой бурдой какие-то заклинания, чтобы повысить ее целебные свойства.
Но кто же, кто убийца? Который, кроме всего прочего, еще и снайпер. У Грязнова как-то сама собой созрела мысль, что Турецкого убивать вовсе и не собирались. Его хотели напугать, возможно, на время вывести из игры. И при этом стреляли не в руку, не в плечо, не в ногу, наконец.
Стреляли в наушник, чтобы просвистело у самого виска, чтобы страшнее, натуральнее все выглядело.
Или он все-таки ошибается? У убийцы дрогнула рука или Сашка действительно отклонился?
Как найти снайпера среди уборщиц, секретарш и шоферов — было непонятно. Поднимать личные дела, беседовать со школьными друзьями и соседями: уж не хвастал ли кто, что бьет белку в глаз со ста метров?
Женщин, правда, из числа подозреваемых можно исключить. В мужском туалете женщина их подслушать не могла, а по дороге, если бы они повстречали особь противоположного пола до сорока пяти лет (то есть способную еще довольно резво передвигаться), Турецкий бы не преминул отпустить что-нибудь солененькое или, наоборот, восторженное в ее адрес, и Грязнов бы это запомнил.
Остаются мужчины. Грязнов озадачил секретаршу просьбой составить ему список всех сотрудников-мужчин, не имеющих табельного оружия, не старше пятидесяти лет и не тяжелее девяноста килограммов. Список секретарша обещала подготовить часика за три, и, чтобы не терять время даром, Грязнов решил пока поговорить с персоналом СИЗО, дежурившим в ночь смерти Гвоздя.
Начальник охраны внутренней тюрьмы, оскорбленный подозрениями в свой адрес, рассказывал медленно, тщательно взвешивая каждое слово.
— Как и было приказано, проверял камеру каждый час. Примерно до полуночи задержанный не спал: ворочался с боку на бок, вскакивал, бродил из угла в угол, потом, наверное, заснул, по крайней мере, мне так показалось. Он лежал на левом боку, отвернувшись к стене, лежал неподвижно. Я решил, что он спит, но продолжал подходить к смотровому окошку каждый час. Когда в шесть утра он все так же оставался в неизменной позе, я вошел в камеру и попробовал его разбудить, но он уже был холодный.
— Кто-нибудь посторонний появлялся? — спросил Грязнов, заранее зная, что ответ будет отрицательным.
— Нет.
— Составьте мне список всех, кого видели с девяти вечера до шести утра.
— В изоляторе?
— Всех. А заодно график своих передвижений.
— Вы меня подозреваете?
— Я всех подозреваю, в том числе и себя. Если все твои подчиненные подтвердят, что видели меня в обозначенный отрезок времени в окрестностях камеры Гвоздя, будем на меня заводить дело.
— Но вас же там не было.
— Вот именно. Но кто-то же был, или это кто-то из твоих. Выбирай.
Контролеры СИЗО смогли сообщить еще меньше. Поскольку задержанный был особо важный, начальник караула взялся сам его проверять, и они к камере Гвоздя даже не подходили. Никого из посторонних также не видели.
29
Фроловский прилетел в Германию не один. Турецкий, глядя по телевизору репортаж о его прибытии в Бонн, с удовольствием отметил, что он привез с собой жену. Кроме того, с ним была целая делегация министров, капиталистов и специалистов. Ожидалось подписание крупного пакета соглашений с немцами по инвестированию ими чего-то нашего и продаже нам чего-то ихнего.
Прилетел Фроловский в Бонн, но провел там меньше суток и переместился в Мюнхен. Турецкому это было на руку: лететь в Бонн не хотелось, а поговорить с дражайшим родственником было нужно, чем скорее, тем лучше.
Причем Турецкий желал встретиться с Фроловским обязательно до того, как тот посетит торгпредство, и до того, как встретится со Снегирем.
Причину своего нетерпения Турецкий сам себе объяснял так называемой психологической форой: даже если премьер уже осведомлен о его, Турецкого, выпадах, пока он не поговорил с людьми и не выяснил всех нюансов, он как бы более уязвим и более поддается психологической обработке. А Турецкий собирался на него давить. Состязаться с ним в казуистике себе дороже, тут он любого за пояс заткнет, иначе не удержался бы на своем посту так долго. Значит, нужно давить, терроризировать, обкладывать красными флажками и загонять собаками, припирать к стенке, шантажировать, короче, делать все, что невыносимо и чуждо его возвышенно-правильной душе. И тогда будут у нас ответы.
Когда Турецкий только прилетел и изложил Реддвею суть своей миссии, тот от широты душевной, обрадованный встречей, да еще и ублаготворенный русской выпивкой, позволил Турецкому пользоваться возможностями «Пятого уровня» без ограничений, но в разумных пределах. Сейчас он об этом, наверное, уже жалел, поскольку Турецкий руководствовался в своих действиях только первой частью формулы: «без ограничений» — и эксплуатировал «Пятый уровень» нещадно. Фроловский был еще на подлете к Мюнхену, а Турецкий уже знал: в каком номере какой гостиницы он остановится, его телефон, факс и телекс, летит ли с ним жена и какова ее программа пребывания в славной столице Баварии.
Но встречу с Качаловой можно было пока отложить, в первую очередь Турецкого интересовал Фроловский, у которого был гораздо более плотный график и поймать которого было гораздо труднее. Премьер прилетел поздно вечером и, очевидно, собирался если не отоспаться всласть, то по крайней мере спокойно поработать над завтрашней речью на открытии конверсионной выставки. Пригласительный билет на которую, кстати, вручил Турецкому Шубин.
На случай возможных проверок и подозрений (премьер все-таки — наверняка звонки в его номер фильтровались) Турецкий опять же при помощи замечательных специалистов Реддвея прокрутил свой звонок через коммутатор Российского торгпредства и представился кому-то из референтов Шубиным. Оказалось, что премьер занят и перезвонит. Потом Фроловский честно звонил в торгпредство, а «чисто случайно» попал в штаб-квартиру «Пятого уровня» и прямехонько на своего шурина.