Кто правит бал

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Что это? — удивился Реддвей, разглядывая купюру.

— Ты что, по-английски читать не умеешь? Одна тысяча долларов.

— В жизни столько не видел. Всего, наверное, миллионов пятьдесят.

Реддвей вдруг побелел, его пронзила чудовищная догадка. Он обернулся к понуро стоящим в пол-оборота к нему, а друг к другу спиной арестованным и с плохо скрываемым бешенством спросил:

— Где атомная бомба, ублюдки? Кому вы ее продали?!

— Какая бомба?! — возмутились они хором.

— Вот дерьмо! — сказал Реддвей тихо,

чтобы его слышал только Турецкий. — Я с самого начала подозревал здесь дерьмо. Ну скажи мне, откуда у этих уродов, — он ткнул пальцем в сторону Козина и Розанова, — атомная бомба? Все атомные бомбы хранятся на складах ядерных боеприпасов, и за пятьдесят четыре года их существования никому не удалось спереть ни одной. Нас всех поголовно купили как детей, чтобы скрыть возню вокруг самолета с бабками. И после этого ты все еще не веришь в существование своего кремлевского Мефистофеля?!

Допрос Розанова вел Реддвей. Турецкий сидел рядом, предпочитал до поры до времени не вмешиваться. Большой чин из НАТО выглядел все-таки внушительнее и страшнее, чем представитель родной российской Генпрокуратуры, пусть даже и следователь по особо важным делам. Тем более что Розанов, скорее всего, пока рассчитывал, что ему вменят в вину гибель самолета и еще перестрелку в пивной. Оба эти преступления были совершены на территории Германии, и вполне возможно, его станут судить здесь же, а если сыграть правильно, то могут и вообще не судить. Попробуют перевербовать, например. «Холодная война», она только на бумаге закончилась.

О самолете Розанов рассказывал подробно и охотно, демонстрируя полную готовность помогать следствию.

— На специальных курсах я прослушал лекции о способах обезвреживания авиатеррористов, там же мы довольно подробно изучали устройство самолета. Бомбу собрал Козин сам, из подручных материалов: из двух гранат, кажется. Он же заблокировал электронную систему, управляющую открытием заднего грузового люка…

— Почему вы убили Бакштейна? — сурово поинтересовался Реддвей, всем своим огромным телом нависая над Розановым.

— Это не я. Это Козин, — тут же нашелся Розанов. — Его нужно было просто оглушить, а он выстрелил. Но Бакштейн ведь был международным аферистом, так что мы как бы совершили акт правосудия.

Розанов прекрасно осознавал, что смертной казни в Германии нет, а пожизненного заключения ему все равно не избежать, ведь на его счету как минимум шесть доказуемых убийств, а то и больше, если хотя бы кто-то из расстрелянных ими любителей пива не выжил. Но именно эти убийства давали ему прекрасную характеристику как специалисту, и сейчас он просто набивал себе цену, пытаясь показать Реддвею, какой он профи.

Реддвей не выразил арестованному своей благодарности. Он задал вопрос, который Турецкий просил приберечь на закуску:

— Кто дал указание убить Невзорова?

Розанов смутился: такого поворота он, похоже, не

ожидал.

— Никто.

— То есть вы не сошлись характерами и решили от него избавиться? — усмехнулся Реддвей.

Розанов немного подумал и, очевидно, решился: колоться так колоться.

— Он мешал нам добраться до денег.

— Как же?

— Про Мефистофеля вы когда-нибудь слышали?

— Вопросы задаю здесь я, — выдал Реддвей фразу, которая, по его мнению, должна производить на русских особое впечатление, напоминая им о временах Сталина и НКВД.

— Мы убрали Мефистофеля и таким образом открыли себе дорогу к большим деньгам.

— Вы что же, полагаете, что Невзоров был Мефистофелем? — не выдержал Турецкий. Заподозрить в Невзорове столь крупную фигуру ему самому никогда и в голову не приходило.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Розанов.

— Но что заставило вас так думать?

— Опять же деньги. Мы примерно месяц назад перевозили около полумиллиарда долларов. За это каждый из участников и организаторов получил определенную сумму. Мы проверили всех, кого знали. Невзоров получил гонорар на порядок больший, чем простые исполнители. Нам, в частности, досталось по 25 тысяч, а Невзорову на счет здесь, в Германии, перевели 23 миллиона.

— На три порядка, — поправил Турецкий.

— Что? — не понял Розанов. — Ну да, на три.

— Как вы вообще попали в этот бизнес?

— Внедрен с целью прояснения структуры и руководителей «Кремлевской команды».

— Это понятно, но мне интересен сам механизм. — Турецкий окончательно перехватил инициативу у Реддвея, и тот, поудобнее устроившись в кресле, закурил, подумывая о кружечке холодного пива.

— Ну, это нормально, когда к кому-то в ФСБ подъезжают непонятные дяди и предлагают регулярную прибавку к зарплате за минимальные услуги. Кое-кто соглашается и потом трясется всю жизнь, ждет, что его вычислят и посадят, — оживленно жестикулируя, объяснял Розанов. — Мне лично была дана начальством установка согласиться на такое предложение, если оно, конечно, последует, и потом докладывать обо всех поручениях и согласовывать заранее всю информацию, которую у меня потребуют, чтобы дезинформировать хозяев. Контакт состоялся довольно быстро, наверное, я был далеко не первый, к кому обратились. Я, конечно, поломался для виду, поиграл в совестливого, поторговался, но потом согласился.

— И что, так сразу именно на вас вышли люди именно из «Кремлевской команды»? — недоверчиво переспросил Турецкий.

— Почему нет? Разработка, очевидно, велась давно, и, кроме того, меня строго инструктировали, что прямо в нашей конторе сидят их люди и их тоже нужно выявить. Еще организовали очень тихий, но все же заметный скандал с моим участием: будто бы я имел нежелательные контакты и мой уровень жизни несколько превышает тот, что можно позволить на мою зарплату. Скандал замяли, но слушок пошел.