Кто рано встаёт, тот рано умрёт
Шрифт:
Я думаю про себя: «Ну и ладно. Интересно, а я своей жизнью доволен?» Ответить на вопрос мне не позволяет Эдик. Он продолжает повествование:
– После того, как я отремонтировал развалину и превратил её в конфетку, мне пришло в голову, что часть расходов можно компенсировать. Я посоветовался со своей Танюшкой и мы сдали второй этаж одной турчанке – тучной, желчной, пожилой бабе с двумя детьми. Её мальчику было пятнадцать, а девочке шестнадцать лет.
– И что же вышло из вашего бизнеса?
Эдик машет рукой.
– Ничего хорошего не вышло.
– А что случилось?
– Днём наших жильцов было не видно и не слышно. Зато вечером к нашему дому собиралось по три-четыре машины. С визгом тормозов. И начинался концерт: музыка орёт, гогот, песни до утра. Соседи стали мне жаловаться. Я пошёл к турчанке и предупредил, что если она не перестанет собирать у себя шумную компанию, я её выселю. Она утихла на один день. А потом всё началось снова. Да ещё и платить перестала. Говорит мне: «Денег нет». Тогда я сказал: «Выметайтесь. Иначе я вызову полицию».
– Подействовало?
– Да. Полиции они боятся. Баба собрала своих земляков и в тот же вечер выехала. Не поверишь, выносили они холодильник – как будто моих квартирантов в нём тошнило и всё это там засохло – запах стоял на всю улицу. Электроплита была вся в жире, из рук у них выскользнула и ступени едва не расколола. В общем, нелюди.
– Как музыкантов не сажай, лес и горы не запляшут, – туманно соглашаюсь я с Эдиком. Он с безнадёжным лицом снова машет рукой.
– А это чья работа, Никлас? – интересуется Эрих у Бахмана, указывая на закрытую тряпкой картину, которую вчера притащили в столовую Урсула и Баклажан. Полотно всё так же стоит, прислонённое к стене.
Маэстро недоуменно смотрит на картину, потом на управляющего.
– Я не знаю.
На помощь отцу приходит Мари.
– Это моё произведение, – смущённо говорит красавица. – Я хотела сделать подарок.
Никс сразу навостряет уши. Очкарик даже жевать перестал.
– И кому же? – с удивлением спрашивает Бахман.
– Забудь. Это уже неважно, – коротко отвечает Мари.
Никс разочарованно опускает длинный нос в тарелку. Его тяжёлые очки сразу же сползают вниз, но он подхватывает их, не позволяя упасть в борщ.
– Послезавтра открытие выставки, – нудит плешивый Кельвин, – а часть наших полотен мы ещё не повесили. В том числе и добрую половину картин Харди. Что мы будем делать, если этот шалопай и завтра не появится?
– Я не понимаю такой его безответственности, – раздражённо заявляет Урсула. – Всё бросил на полдороги и исчез. Мужчина!
Недовольство Урсулы разделяет и Селина. Остроносая полька злобно открывает и закрывает рот, но я ничего не слышу. Возможно, что Селина свистит ультразвуком словно дельфин. Баклажан согласно кивает в такт словам Урсулы, сжимая в пухлой руке гри-гри. К жирному лицу Кокоса приклеилась недовольная мина. Крошечная Понтип улыбается и молчит. Почемутто укоризненно стрекочет по-итальянски. Наверное, ругается. Круглый Ын остаётся невозмутимым. Но в целом понятно, что творческие люди негодуют.
– Давайте не будем терять здравый смысл, друзья мои, – немного взволновано произносит Бахман. – Я думаю, что Харди непременно скоро вернётся в Замок. Если не сегодня к вечеру, то завтра утром. Времени в нашем распоряжении, действительно, остаётся не так уж много. Мы все понимаем, что эта выставка – важный итог нашего большого труда, поэтому необходимо провести её невзирая на любые трудности. Я уверен, что всё будет хорошо. А теперь за работу, коллеги!
Воодушевив пламенной речью творческих людей, маэстро со смаком раскуривает трубку. Все дружно встают с мест. Я тоже, хоть и не художник.
Поднимаю себя в башню, держа в руке термос с кипятком. Постоянная практика в подъёмах и спусках по разнообразным лестницам Замка явно закалила меня. Пожалуй, ещё неделя такой практики и можно поступать в пожарники. Впрочем, в Нашем Городке полубольных пожарников не держат. Такое правило.
Комната встречает меня холодом и неприютом. Смотрю в окна. Погода совсем раскисла. Баланс между сухим и сырым сильно нарушен. По стёклам опять бегут дождевые слёзы. Тоже мне весна! Какая-то сестра-близнец осени. Барабаню пальцами по подоконнику. На моём тайном языке это означает: «Не хандри, чудик. Ведро воды заменяет стакан сметаны».
Замковый колокол печально напоминает, что пора бы заняться делом. Отругав себя за неорганизованность, включаю электрообогреватель, сажусь к ноутбуку, звоню Агафону. Может быть и с папой поговорю. Мы уже давно не общались друг с другом.
Нажимаю кнопку вызова. На экране возникает гордость экономической науки – небритый, непричёсанный Агафон. Впрочем, какая экономика, такая и гордость.
– Привет, братан!
– Привет!
– Как ты? Как паппа мио?
Агафон косится в сторону. Я знаю, что там у них прихожая.
– Папа ушёл гулять. Вернее, он думает, что ушёл.
– Ты говоришь загадками, Агафон.
– Папа стоит одетый возле двери и роется в карманах. Но думает, что уже ушёл.
Я вздыхаю. Старость – не радость.
– Ладно. Не мешай ему, возможно, это очень важно.
Агафон снова смотрит в прихожую и недовольно морщит нос.
– Папа – носитель убивающих запахов. Как авианосец для самолетов.
– Не драматизируй ситуацию.
– Он – рассадник!
Я слышу, как где-то в далекой от меня реальности Агафона хлопает дверь.
– Ушёл?
– Ушёл!
Обмениваюсь с братом ещё парой ничего не значащих фраз и прощаюсь. Случайно мой взгляд приземляется на подоконнике. Там валяются коробочки с ненавистными таблетками. Скоро они покроются паутиной. А может, удивить себя и выпить полтаблетки, как я обещал Марине? Обещать-то я обещал, но землю же не ел. Решаю вместо бесполезной таблетки приготовить чашку полезного кофе. Тем более, что без кофе мой нетленный роман способен получиться вполне тленным. Вожусь несколько минут с термосом. Потом пробую горячий допинг на вкус. Обалденно! Почему врачи не прописывают кофе в качестве лекарства?