Кто следующий?
Шрифт:
— Займись связью, Шед.
— Да, сэр.
Он посмотрел, как парень вприпрыжку сбежал по склону холма к «Лендроверу» и последовал за ним, гораздо более медленно, двигаясь, как сомнамбула, и спотыкаясь о неровности дороги.
Вокруг машины стояли восемнадцать — двадцать снайперов, наблюдающих за ним с виноватым сочувствием. Он подошел к их маленькой группе, и они расступились перед ним. Добравшись до «Лендровера», он ощутил такую слабость, что усомнился, сможет ли удержаться на ногах. Он отогнул вниз подножку и сел на нее. Шед Хилл протянул ему телефонную трубку.
— Это Саттертвайт. Он в штабе.
Из трубки доносился сильный
— Говорит Лайм.
— Дэвид? Где вы?
— Я в пустыне.
— Ну?
— …Он мертв.
— Кто? Кто мертв?
— Клиффорд Фэрли.
Тишина заполнила собой фон постоянно прорывающихся помех.
Наконец послышался голос, настолько слабый, что Лайм с трудом различил его:
— Господи Всемилостивейший.
— Мы взяли их всех, если это имеет значение. Стурка и Ренальдо сыграли в ящик. — Господи. «Сыграли в ящик» — выражение, которое он не произносил и не слышал на протяжении пятнадцати лет.
Саттертвайт что-то говорил, но Лайм не уловил смысла.
— Что?
— Я сказал, что это позволяет Брюстеру вернуться в свой кабинет еще на четыре года. Пару часов назад сенат проголосовал за отстранение Холландера. Они внесли поправку в Акт преемственности. Теперь он лежит на столе президента для подписи.
— Я не знаю, о чем вы говорите. И не уверен, что меня это интересует.
— Я понимаю. — Голос Саттертвайта был едва слышен, слова с трудом доносились. — Я должен знать, как и почему умер Фэрли, Дэвид.
— Он умер от избыточной дозы транквилизаторов. Я полагаю, можно считать, что это я убил его. Мне кажется, вы вправе сказать так.
— Продолжай. Расскажи мне все.
Лайм сообщил ему все подробности, а затем спросил:
— Каковы будут ваши распоряжения относительно моих действий?
— Не знаю. Надо подумать. Пока не говорите никому ничего. Держите всех ваших людей вместе, доставьте их домой. Тело Фэрли надо перевезти в Эндрюз — я встречу вас или направлю для этого кого-нибудь другого. Возможны провокации, убедитесь, что никто из ваших людей не имеет ни малейшей связи с внешним миром.
— Вообще никаких заявлений?
— Не от вашего имени. Мы должны передать сообщение со своей стороны. Я полагаю, что с этим заявлением должен выступить президент.
Лайм смял в руках сигарету.
— Вы можете также отозвать тех семерых арестованных. Теперь уже не будет никакого обмена.
— Я так и сделаю. Хорошо, Дэвид, пока, — с фальшивой бодростью попрощался Саттертвайт и оборвал связь.
Лайм швырнул трубку на щиток «Лендровера» и начал шарить по карманам в поисках запропастившейся зажигалки.
12:20, восточное стандартное время.
Похоже, опять пошел снег. Саттертвайт стоял в маленькой пустой комнате на последнем этаже здания управления делами. Он не включил свет. Огни города за окном не давали комнате погрузиться в темноту. Он уже некоторое время стоял один в сумерках. Просто стоял там.
Все ушли по домам. Комната штаба была демонтирована. Он сидел там в одиночестве до тех пор, пока бригада уборщиков не пришла туда, чтобы вычистить мусор; потом он забрался сюда, чтобы подумать.
Блок южан боролся за Холландера, но это не было настоящим сражением. Сторонники Брюстера сыграли на проблеме старческой несостоятельности, и в открытую на заседании сената не прозвучало ни слова о политических убеждениях Холландера. Это было бы слишком грубо. Практически о самом Холландере мало кто говорил, за исключением его сторонников. Причиной — называемой вслух причиной — были опыт и квалификация. «Господин президент, я счастлив воспользоваться возможностью поддержать своим выступлением обладающего выдающимися способностями сенатора от Монтаны. Имею честь утверждать, что в условиях национального кризиса, когда промедление подобно смерти, законы преемственности поста президента Соединенных Штатов должны учитывать реалии сложных административных проблем, существующих в настоящий момент. Мы не можем и не должны ожидать, что кто-либо способен принять бремя этой должности без соответствующей подготовки и введения в курс дела, то есть, говоря короче, мы не имеем права усугубить ситуацию массой сложностей, неминуемо возникающих в процессе смены администраций. Неужели у кого-то могут оставаться сомнения, что в существующих обстоятельствах, когда совершенно очевидно, полное отсутствие времени для передачи правления новому лицу старой закалки, у нас есть только один разумный выход?..»
Конечно, всё было шито белыми нитками, и все понимали это. Брюстер мог легко остаться в Белом доме на срок, достаточный для введения в курс дела нового президента, если бы в этом заключалась единственная трудность. Сторонники Холландера указывали на эти несуразности с грохочущим гневом и едким сарказмом, но они не представляли серьезной опасности для Брюстера. Все еще помнили, с каким малым отставанием проиграл Брюстер публичные выборы, недоразумения в Лос-Анджелесе и других городах, пересчет голосов, веское преобладание демократов в обеих палатах, которые скрыто приветствовали действия Брюстера, поскольку они укрепляли положение партии.
Впрочем, все это не было даже столь существенно, была только одна проблема, и этой проблемой являлся Уэнди Холландер. Его старческая паранойя, его политическое слабоумие. Холландер обладал уникальной способностью восстановить против себя почти всех членов конгресса, причем те, кто был ближе знаком с ним, испытывали к нему наибольшую неприязнь.
По сравнению с тем ужасом, который он внушал всем, доводы против Брюстера, несмотря на их многочисленность и логичность, практически не имели веса. Брюстер действительно узурпировал права избирателей: проиграв публичные выборы, он аннулировал их результаты с помощью акта конгресса. Действительно, как настойчиво повторял Фицрой Грант, действия Брюстера шли вразрез с любым разумным толкованием смысла конституционных норм. Вероятно, было правдой и то, что способность Брюстера завладеть властью значительно превышала его способность мудро пользоваться ею; по крайней мере это подозревал Фиц Грант.
Тем не менее то, что проделал Брюстер, нельзя было назвать нелегальным, неконституционным, технически запрещенным трюком. Он воспользовался законом — или лазейкой в нем — и выиграл, потому что конгресс попал в ловушку эмоционального характера. Законодатели приняли чрезвычайный план главным образом потому, что он касался чрезвычайного положения, с которым они надеялись никогда не столкнуться. Как и все остальные, они убедили себя, что Фэрли вернется целым и невредимым. Пикантность ситуации заключалась в том, что они, вероятно, не проголосовали бы за эту меру, если бы знали, что Фэрли ждет смерть — и Холландер бы, таким образом, стал президентом несмотря ни на что.