Кто стреляет последним
Шрифт:
— Грузись!.. Э, да ты на ногах не стоишь, — констатировал он и помог Вадиму забраться на пассажирское сиденье.
Некоторое время они ехали молча. Водитель то и дело искоса поглядывал на Вадима и наконец заключил:
— А ведь ты не датый. Я думал — вдугаря, ан нет. Что стряслось, парень?
— Напали. Бандиты, — с трудом ворочая языком, ответил Вадим.
— И что? Ограбили?
— Не успели… убежал…
— Ну, повезло… А отделать успели. Вот Москва стала, на улицу страшно выйти!.. Может, в травмпункт тебя отвезти?
— Нет, — отказался Вадим. — Домой.
— Ну, домой так домой, — согласился водитель. Он еще что-то говорил, но Вадим не слышал: он потерял сознание. Очнулся оттого, что водитель похлопывал его по щеке и тряс за больное плечо.
— Очнись, парень! Эй! Очнись, говорю!
Вадим открыл глаза.
— Во, молоток, — одобрил водитель. — Сейчас мы тебя вылечим, я знаю, что тебе надо.
Он остановился у ярко освещенной палатки, вылез из машины и вернулся с литровой бутылкой спирта «Рояль». Отвинтил пробку и поднес горлышко к лицу Вадима.
— Глотай. Сколько сможешь. Давай, поможет!
Вадим с усилием сделал несколько глотков. Сначала его едва не вырвало, но уже через минуту он почувствовал себя как бы слегка ожившим.
— Я же говорил — поможет! — порадовался водитель.
— Спасибо. Я сейчас заплачу.
Вадим полез за деньгами, но водитель его остановил:
— Не надо. Ты уже хорошо заплатил. А бутылек себе оставь, он тебе будет ой как впору — и внутренне, и наружно…
Часа через полтора, которые показались Вадиму вечностью, они оказались в Чертанове. Не доезжая до дома, Вадим отпустил машину и некоторое время постоял в кустарнике, оглядывая подъезд и темные окна квартиры. Был уже второй час ночи. Подъезд был освещен, но пуст. Осторожно, стараясь не шуметь, Вадим поднялся пешком на третий этаж, чтобы не привлечь внимание шумом лифта, беззвучно отпер дверь, так же беззвучно, стараясь лишний раз не звякнуть ключом, заперся и только тут рухнул на раскладушку, специально для него вытащенную приятелем с антресолей.
И вновь потерял сознание.
Очнулся он только под утро от слишком громкого, как показалось ему, чириканья воробьев за окном. Все тело было наполнено тупой болью, но по сравнению со вчерашним это было уже терпимо. Он сел на раскладушке и потряс головой. Прислушался к себе. Еще потряс. Боль в голове еще жила, но позывов к тошноте явно не было. Это означало, что сотрясения мозга удалось избежать, чего Вадим больше всего боялся. Он не знал, что будет делать в ближайший, уже засветившийся свежим рассветом день и в другие дни, но понимал, что голова у него должна быть ясной: сотрясение мозга означало бы для него катастрофу.
В комнате стоял полумрак, но двигаться можно было, не зажигая света. Вадим прошел в ванную и только тут щелкнул выключателем. И даже засмеялся, посмотрев на себя в настенное зеркало. Оттуда глядел на него какой-то полузнакомый тип с всклокоченными волосами, осатаневшим видом, огромным лиловеющим синяком на лбу и половиной лица, покрытой порезами в черной запекшейся крови. Вадим сбросил куртку и ковбойку. Через всю грудь от левого плеча к правому бедру тянулись два длинных синяка — от ремней безопасности, принявших на себя основную силу удара.
Нужно было начинать лечиться.
Вадим открыл краны в ванной, пустив воду по стенке, чтобы шумом не привлечь соседей. Они были предупреждены приятелем, что Вадим будет иногда заезжать, чтобы следить за квартирой. Но если хоть кто-нибудь увидит его в таком виде, он тут же позвонит в милицию. А встречаться с милицией не входило ни в какие планы Вадима.
Пролежав минут сорок в горячей воде, он вылез, закутался в куцый халатик жены приятеля, висевший тут же, в ванной, нашел кусок ваты и начал спиртом обрабатывать раны, вспоминая добрым словом вчерашнего водителя. Дело двигалось: синяк на лбу не то чтобы уменьшился, но стал словно бы благородней, черные страшные шрамы превратились в розовые штрихи порезов. Лицо жгло нестерпимо, но Вадим не прекратил своего занятия, пока не убедился, что большего сделать невозможно. Потом он выстирал свою одежду, вымыл кроссовки и разложил все сушиться.
Теперь следовало выспаться. Вадим удобно устроился на раскладушке, но сон не шел. Он вспомнил совет водителя: «и внутренне, и наружно». Налил треть стакана неразведенного спирта из того, что осталось в бутылке, заставил себя залпом выпить и занюхал сухарем, завалявшимся в хлебнице на кухне. Через четверть часа он уже спал беспробудным сном.
Разбудил его телефонный звонок. Вадим настороженно вслушался. После третьего звонка телефон умолк. И тут же зазвонил снова. После восьмого звонка Вадим поднял трубку. Это мог быть только Петрович — так договорились они созваниваться, если возникнет острая необходимость. Видимо, она и возникла.
— Вадим, ты? — услышал он в трубке голос участкового. И только тогда заговорил сам:
— Я.
— Слава Богу, жив, — обрадовался Петрович. — А я уж начал черт знает что думать. — Но радость в его голосе тут же сменилась встревоженностью. — Нужно поговорить, Вадим. Не по телефону.
— Но я не могу приехать, — сказал Вадим. — Я даже на улицу сейчас не могу нос высунуть.
— Почему? — спросил участковый.
— Есть причины, — уклончиво ответил Вадим.
— Тогда я к тебе приеду, — решительно заявил Петрович. — Это можно?
— Тащиться вам на край света, стоит ли? — усомнился Вадим.
— Стоит, — твердо сказал Петрович. — Диктуй адрес. Не бойся, я из автомата.
Вадим продиктовал адрес, объяснил, как доехать, и попросил:
— Коль уж вы все равно едете, привезите мне мою одежду. Запасной ключ у соседки. В шкафу — белый костюм, черная рубашка, туфли. И еще — папки захватите.
— Обе? — спросил Петрович.
— Обе.
— Вот это правильно, — почему-то оживился участковый. — Правильно это, — повторил он.
— Почему?
— Приеду — узнаешь. Жди. Три звонка длинных, один короткий. Будешь знать, что это я.
— Жду, — ответил Вадим и положил трубку.
Через полтора с лишним часа — столько времени и должна была занять дорога на электричке и метро — раздался условный звонок: три длинных и один короткий. Вадим выглянул в дверной глазок и с удовлетворением отметил, что Петрович догадался приехать в штатском. Правда, костюм на нем висел, как с чужого плеча, а большая хозяйственная сумка делала его похожим на замотанного жизнью работягу, которого жена гоняет и в булочную, и в магазин, и в прачечную за бельем.