Кто твой город? Креативная экономика и выбор места жительства

Флорида Ричард

Статья о глобальных финансовых рынках в журнале The Economist за 2007 год содержит схожие выводы. Хотя технологический бум значительно упростил международные финансовые операции, крупнейшие финансовые центры мира более, чем когда-либо, кластеризованы и оторваны от других центров. Автор статьи задается вопросом: «С чего финансистам жить и работать в забитых пробками городских джунглях с их дороговизной? Благодаря широкополосному интернету, мобильным телефонам и Blackberry они могут работать практически откуда угодно». Но Лондон, Нью-Йорк и Токио, как и растущие центры вроде Гонконга и Сингапура, все крепче держат мировые финансы в кулаке. «В отличие от средневековых городов-государств, обнесенных стенами, нынешние

финансовые центры все больше зависят от связей друг с другом, – продолжает автор статьи. – Технологии, мобильность капитала и повсеместное дерегулирование рынков создали оживленную, быстро растущую сеть. Пока один город спит, другой бодрствует, так что торговля ведется круглосуточно. Число сделок между финансовыми центрами в последнее время выросло, поскольку инвесторы диверсифицировали регионы и виды активов»[16]. Вот очередное доказательство взаимосвязанности пиков, оборотной стороной которой является растущий экономический и социальный разрыв между ними и остальным миром.

Концепция мира пиков предполагает совсем другие геополитические и экономические выводы, нежели идея «плоского мира». Последняя утверждает, что развивающиеся области могут с легкостью встроиться в существующую систему. Несомненно, развивающиеся экономики типа Индии или Китая обладают ценовым преимуществом, опытом в высоких технологиях и предпринимательской энергией, что позволяет им эффективно конкурировать с производящими отраслями и традиционными сервис-центрами. В теории плоского мира трудности, возникающие из-за все большего выравнивания игрового поля, бьют прежде всего по развитым странам, так как не только материальное производство, но и рабочие места в высокотехнологичных отраслях вроде разработки программного обеспечения и финансовых услуг выводятся оттуда за границу.

Эта теория скрывает от нас куда более коварные проблемы, вызревающие в мировой экономике, и, что еще хуже, не дает политикам способов их разрешения. Нельзя больше думать о мире в традиционных оппозициях «богатые – бедные», «развитые – развивающиеся». Насколько можно заглянуть в будущее, глобальная политика будет зависеть от нарастающего напряжения между стремящимися вверх пиками, уходящими на дно «равнинами» и нестабильными «возвышенностями». В этом ракурсе нарастающие противоречия и разрывы можно рассматривать как несколько пересекающихся линий фронта. Растет напряжение между «имущими» инновационными регионами, которые привлекают талантливых людей, и регионами «неимущими», из которых таланты экспортируются. Среди городов второго эшелона (от Детройта до Нагои и Бангалора) разворачивается потенциально опустошительная борьба за рабочие места, людей и инвестиции. В мире быстро углубляется неравенство – даже в самых процветающих и инновационных региональных центрах.

Заваривается опасная каша, куда более губительная, чем «плоский мир», описанный Фридманом; складывается ситуация куда более ненадежная, чем старое доброе противостояние бедных и богатых. Вопреки знаменитому тезису Сэмюэля Хантингтона, который противопоставлял так называемые современные иудеохристианские ценности «отсталым» мусульманским, мы стали очевидцами не конфликта цивилизаций, а углубления экономической пропасти между пиками и равнинами. Сегодня большая часть мировых конфликтов – даже тех, что, казалось бы, не связаны с экономикой, – коренится в невидимых силах мира пиков.

Больше десяти лет назад политический мыслитель Бенджамин Барбер пророчески писал, что рост глобальной экономики, которую он окрестил словом McWorld («МакМир», мир «Макдоналдса»), оказался настолько сильным и всеохватным, что это вызовет мощную обратную реакцию[17]. Эта тенденция, которую он называл «джихадом», питается тревогой и страхами миллионов и миллионов людей, чьи социальные группы или «племена» напуганы безличной силой глобализации. Лишенные образования, квалификации

или мобильности, эти люди не в силах влиться в глобальную экономику и становятся пленниками мест, которые все больше и больше отстают в своем развитии.

Неудивительно, что пиковая глобализация несет опустошение переходным и развивающимся экономикам. Быстрый рост китайской экономики в последние 10 лет вывел эту страну в первые ряды игроков мирового экономического процесса. Китай все чаще воспринимают как «всемирную фабрику», основной центр производства и поле для аутсорсинга ведущих мировых компаний. Эксперты отмечают, что Китай быстро поднимается по лестнице креативного развития, расширяя штат ученых, развивая университеты и привлекая лучших специалистов в области высоких технологий.

Но выдающийся рост китайской экономики обеспечивают лишь несколько быстро развивающихся регионов, которые привлекают большинство талантливых людей, создают основной объем инноваций и производят основную часть впечатляющего богатства этой страны. Умы там сконцентрированы в нескольких пиковых центрах – Шанхае, Шэньчжэне, Пекине, – каждый из которых представляет собой целый мир, далекий от обширных нищих сельских областей. На десять богатейших регионов Китая приходится всего 16 % населения страны, зато почти 45 % университетов, готовящих интеллектуальную элиту, и 60 % технологических инноваций[18].

Китай – пример растущего классового неравенства, от которого страдают быстро развивающиеся экономики. В его крупнейших городах живут 560 миллионов людей, это динамичные, инновационные, космополитичные места. Деревня, в которой живут 750 миллионов человек, остается в кильватере, хотя составляет большую часть страны. Согласно детализированному опросу, проведенному Институтом Гэллапа в 2006 году, средний доход домохозяйства в городском Китае был в два с половиной раза выше, чем в деревенском, и почти удвоился по сравнению с 1999 годом. По нашим собственным расчетам, жители ведущих мегарегионов Китая в три с половиной раза богаче, чем остальное население страны. «В Шанхае обычный представитель среднего класса живет лучше, чем в США, а в деревне, прямо за городской чертой, люди живут в условиях, которые нельзя назвать иначе, как доисторическими» – так резюмировал ситуацию один мой китайский студент. Его впечатления подтверждает статистика: 17 % населения Китая живут менее чем на 1 доллар в день, почти половина – менее чем на 2 доллара в день, а 800 миллионов крестьян не могут показаться врачу.

Эта пиковость, неровность китайской экономики дает о себе знать в политических делах государства. В 2005 году в китайской деревне произошло, по оценочным данным, 87 тысяч восстаний и демонстраций, что вполовину больше, чем в 2003-м[19]. В ответ правительство страны стало внедрять новые механизмы управления – например, проекты развития бизнеса, образования и здравоохранения в сельской местности, – чтобы справиться с растущим социально-экономическим разрывом[20]. Впрочем, перспективы преодоления этого разрыва весьма сомнительны. По мере того как пики китайской экономики благодаря международным связям становятся все более похожи на своих зарубежных конкурентов, деревня и ее население обречены на отставание.

Но все это меркнет в сравнении с нарастающей болью, которую испытывает индийская беднота. Отрыв экономических пиков Индии – агломерации Бангалора, Хайдерабада, Мумбаи и частично Нью-Дели – от остальной густонаселенной страны усиливается. По замечанию Рафика Доссани (Стэнфордский университет), быстро растущим отраслям индийской экономики – а это технологии и бизнес-сервис – недостает той обширной базы наемных работников, которой располагают китайские производители. Пока Индия не придумает, как обеспечить работой неквалифицированное население, глобализация будет лишь усугублять внутреннее экономическое, политическое и социальное разделение страны.