Кто ты, Майя
Шрифт:
Довольно скоро после этого она ушла на Восток Вечный (как говорят масоны), подарив мне удивительный монолог в стиле Поплавского и две-три фразы для толкования...
После ее смерти стали происходить на нашей с ней родине некоторые отрадные перемены. Разрешили читать кое-какие архивные бумаги, печатать кое-какие книги. Имена Майи и ее подопечного старичка Роллана в этих некогда засекреченных бумагах из партархива (ЦПА) попадались то и дело. Через Роллана органы и Коминтерн прокручивали самые разнообразные международные и даже внутрипартийные мероприятия: он был безотказным. Но конечно, он никогда сам бы не додумался до этих акций. Нужно было ему все подробно разжевывать, и Майя была под рукой. Конечно, и она сама ничего не могла придумать. К ней инструкции поступали из Москвы - через парижских кураторов более высокого ранга. По части разведтехники она, видно, не была такой уж неопытной. От веселой коктебельской вдовушки 1919 года она ушла далеко и, наверное, пережила за эти годы немало трудностей. Вдова белогвардейца-князя должна была крутиться, чтоб выжить и прокормить сына. Сперва она работала во французском консульстве. Тогда ее, скорей всего, и "уполномочили".
"Знаете ли вы Марию Кудашеву, которая пишет мне из Москвы и о которой мне говорили Дюамель и Дюртен? Она была их преданным гидом в России. Она сейчас просто влюблена в большевизм - я читал ее прелестные французские стихи (не те, что вышли: она, на мой взгляд, опубликовала не лучшие)".
Переписка между Ролланом и Майей возобновляется. Письма идут все более нежные (тут она тоже была профессионалка), минуют цензуру без задержки, и Роллан посылает Майе книгу про Ганди с нежной надписью. А она в своих письмах дает обещания, выходящие далеко за пределы ее скромной дамской компетенции, скажем, выпустить в Москве полное собрание его сочинений (такого во Франции не дождешься). Чтоб написать такое, она должна была "посовещаться с товарищами". Так что в "коктебельской" легенде, с которой мы начали нашу "сагу о Майе", возможно, есть крупица истины: кое-какие письма пришлось сочинять коллективно, с "товарищами". Что до остального (до Уэллса, Шоу, Волошина), то это все тоже, вероятно, сочинили "товарищи". Вероятно, на их профессиональном языке это тоже называется "легенда". Вполне возможно, что я получил эту легенду не из сотых, а только из вторых рук: почтенная вдова из Переделкина была подругой Лили Брик, так что не исключено, что сочинение легенд поручали профессионалке Лиле, и она их сочиняла не в свободное, а в "рабочее время", она ведь, наверно, не только числилась в ГПУ, но и трудилась там, судя по опубликованной недавно в России фотокопии ее выездных документов 1930 года.
Итак, Роллан решил пригласить Майю к себе в Швейцарию. Он обратился за протекцией к Горькому. Горький не выдавал виз и не выпускал из страны (его потом и самого не выпустили). За разрешением Горький обратился к "товарищам", Майиным коллегам. Если бы у них не было далеко идущих планов, никуда бы она не поехала. А может, именно "товарищи" ее к Горькому и отфутболили, чтобы Роллану готовность ее отпустить не показалась подозрительной (именно так считает автор новой интересной книги о Горьком А. Ваксберг). Так или иначе, Майя приехала в Швейцарию к Роллану, гостила там в августе-сентябре 1929 года и, как удовлетворенно сообщает французский эксперт, успела рассказать Роллану "о своем пути от старого мира (где ей, если помните, все время гладили ноги.
– Б. Н.) к новому и о своей вере в большевизм". На обратном пути Майя задержалась в Германии (на что не решился в 1935 году и сам Пастернак, но у него был в Германии только отец, а у Майи, вероятно, "дела"). Французский эксперт (тот же Дюшатле) считает, что ей нужно было отдохнуть от Швейцарии, куда она снова поехала лишь в конце 1930 года. Декоративного вмешательства Горького больше не требовалось. Теперь делами Роллана ведали непосредственно "товарищи" (через свои отделы, в том числе через Общество культурных связей с заграницей ВОКС). Все вместе они и послали трепетную Майю выходить замуж за Роллана. Невеста была не самой первой молодости, но все же на 29 лет моложе уже растранжирившего здоровье гуманиста Роллана, к тому же она была княгиня, перешедшая в лагерь пролетариата, она могла поделиться с ним энтузиазмом "святой веры".
Но в чем был смысл всей этой операции? Знаменитый писатель-гуманист и без того ведь уже склонился в то время и к рабочему движению, и к коммунизму. Но, конечно, сотрудничество "попутчика" было пока на любительском уровне (он сказал как-то, что дело не в том, кто руководит, а в идее, - вот уж где глупость): нужно было его заполучить для регулярного использования, для извлечения максимальной выгоды, надо было его натаскивать. После женитьбы на Майе Роллан стал не просто коммунистом, но и яростным сталинистом, борцом со всеми уклонами. Сталин готовился в то время к укреплению своей диктатуры и кровавому истреблению не только былой оппозиции, но и всех потенциальных своих конкурентов, к искоренению всякой мысли о возможностях иного пути, к внедрению всеобщего страха, без которого невозможно удержать власть. Здесь ему и мог сгодиться гуманист-сталинист Роллан, зарубежный соратник Горького на ниве оправдания и прославления террора (чем оба гуманиста и занялись). Кроме того, Сталин готовился к завоеванию мира и к войне, вел переговоры с Гитлером, организуя при этом завесу Народных фронтов во Франции и в Испании, плотную дымовую завесу "борьбы за мир" и "антифашистского движения", так что здесь ему тоже мог пригодиться гуманист с устоявшейся репутацией пацифиста (который был, как принято было выражаться, "над схваткой").
Еще в начале 20-х Карл Радек и знаменитый коминтерновский агент влияния Вилли Мюнценберг объяснили недоверчивому Ленину, что большевистский социализм скорее найдет поддержку в богатой диссидентствующей левой интеллигенции, чем в "массах рабочих и крестьян", у которых есть другие заботы. Умелый Мюнценберг создал в 20-30-е годы во Франции мощную сеть интеллигентов-"попутчиков", работавших на Советы. Один из ближайших помощников Мюнценберга Жибарти и был, скорее всего, куратором Майи в Париже.
В письме Барбюсу Роллан однажды высказал опасение, что его, Роллана, репутация может быть подмочена контактами с известным агентом Коминтерна Жибарти. Роллан перепоручил Жибарти заботам своей "Маши" (Майи), не задумавшись, кажется, о ее собственной принадлежности к органам. Издавая позже записки своего покойного отца Жоржа Дюамеля, Бернар Дюамель решил их прокомментировать и встретился для этого со вдовой Роллана. Вот что он написал после их беседы:
"Мария отрицает, что ею манипулировали Советы, но все же не скрывает того, что она думает в этой связи об одном человеке: "об одном друге, о ее "шефе" (вырвалось у нее в разговоре), который ее использовал". Из того, что она говорит, самый факт ее сотрудничества с Советами вытекает с несомненностью (даже если всего лишь в форме обыкновенного шантажа, что она признает).
Вероятно, речь идет здесь об агенте Луи Жибарти (он же Ласло Добош из так называемой "венгерской мафии" коминтерновских шпионов), а может, и о другом кураторе.
В беседе с русскими Майя была осторожнее, и все же она призналась А. Ваксбергу, навестившему ее в той же квартире на Монпарнасе за 15 лет до меня (и написавшему об этом три года тому назад):
"Еще и до того, как я уехала к Роллану из Советского Союза, я знала, что от Гепеу мне не избавиться".
Скрупулезно, на каждом шагу руководимый домашним наставником, любимой женой, Роллан превратился вскоре не просто в воинствующего сталиниста, но и в дисциплинированного внештатного сотрудника органов сталинской пропаганды. Майя оказалась "сильным работником". Да и кураторы у нее были не слабые.
Нельзя сказать, что разительные перемены в характере гуманиста и в стиле его выступлений прошли незамеченными. Даже наивный коммунист Борис Суварин, в недавнем прошлом один из "создателей" французской компартии (созданной на самом деле ОМС Коминтерна), отметив этот поворот Роллана в сторону строгой партийной дисциплины, так объяснял причины этого поворота:
"Из Москвы прислана была в его дом женщина, влияние которой не замедлило сказаться, ибо употреблены были коварные методы убеждения, к которым прибегли коммунистические мастера сталинской школы. Они не останавливались ни перед чем - ни перед расходами на внеочередное русское издание полного собрания сочинений Роллана, ни перед лестным приглашением, ни перед высочайшими почестями, ни перед обманными, завлекающими письмами Горького..."
Более поздние и более профессиональные авторы, работавшие в 90-е годы в московских архивах, ссылаясь на воспоминания Виктора Сержа, Андре Жида, подруги разведчика Мюнценберга Бабет Гросс, на книгу "Конец Советов" Анри Гильбо (вместе с которым Майя делала первые шаги в сети Коминтерна) и на бесчисленные пометки в коминтерновском архиве, формулировали то же "с последней прямотой", не щадя при этом и самолюбия самого нобелевского лауреата. Вот как писал об этом американский исследователь Стивен Кох в своей интереснейшей книге "Конец невинности. Интеллектуалы Запада и искушение сталинизма. 30 лет тайной войны":
"Мария Павловна Кудашева была агентом, находившимся в непосредственном подчинении советских секретных служб. ...> Кудашева отправилась в Швейцарию, чтобы занять то место, которое и стало главным в ее жизни, проникать во все уголки существования Роллана, чтобы руководить им в интересах органов. Задача эта была ею выполнена великолепно. Центральный партийный архив в Москве располагает бесчисленными досье, описывающими эпизоды, в которых и известность Роллана, и его принципы были использованы органами в то время, как он изображал "вальс невинности". С того самого момента, как она стала супругой Роллана, Кудашевой удавалось должным образом направлять всякое публичное выступление писателя, в чем она преуспевала до самой его смерти, после которой она унаследовала и легенду о нем, и его архивы. От начала до конца Кудашева поддерживала регулярные и тесные контакты с агентами служб, в том числе и с агентами Мюнценберга.