Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– Причем я читала, они из религии шоу делают...
– Так оно и есть. Они же подростки. Это мы на кухнях мировые проблемы обсуждаем. Тайсон, их чемпион по боксу, кому-то ухо откусил - они это всей своей страной месяц обсуждали.
– И какой же из всего этого вывод?
– спросила женщина, которая в данный момент полностью была согласна с Киреевым.
– Делайте его сами. Для меня он очевиден: если одно стихотворение Пушкина для меня значит больше всего того, что они там насочиняли и написали, почему я должен бояться их культурной экспансии? Согласитесь: если вы пойдете во двор
– А какая, простите, связь?
– Самая прямая. Будьте верны своей культуре, своим традициям, воспитайте в них своих детей и внуков, помните, откуда мы, кто мы, какая духовная глыбина стоит за каждым из нас - и неужели одного Микки-Мауса не одолеем?
– Вы утрируете...
– Безусловно, но самую малость...
– Легко сказать - воспитайте. А как?
– Разумеется, не словами. Делами. Живите в той культуре, к которой принадлежите.
– Я стараюсь, но моих, например, детей все равно тянет на все заморское.
– Не беда, просто у них возраст такой - он соответствует пока американской культуре. Потом вырастут.
– Вы оптимист. Кстати, если речь зашла о возрасте наций, сколько нам лет?
– Сколько лет? Около сорока. Средовек, как говорили в старину.
– Самый кризисный возраст, - заметил сосед Киреева.
– Правильно. Сомневаешься во всем: в себе, в других. Растерян, кидаешься от одного к другому, пытаешься понять, зачем ты живешь.
– Вам не кажется, что этот период у нас затянулся?
– Это не для моего ума вопрос. Я только знаю, что силы и отдельный человек, и нация должны черпать из прошлого - своего прошлого. Применительно к нации - это и есть те традиции, о которых мы говорили. Забудем их окончательно - русской нации на Земле больше не будет.
– Но вы же сами говорили, что нам не страшна американская культура?
– Американская культура не страшна, страшно собственное беспамятство.
– И все начинается вот с этого журнала?
– сосед Киреева не успокаивался. Киреев выдержал его насмешливый взгляд:
– Им может все закончиться. Сосед отвел глаза:
– Давайте спать. Ни к чему хорошему такие разговоры не приводят.
– Ваша правда, - согласился Киреев.
Он был недоволен собой. Получилось как всегда: то, что хотел сказать, - сказать не получилось. Одни высокопарные фразы. Только других людей обидел. А они... они все равно останутся при своем мнении. Духовность, традиции, память прошлого - у человека удобства на улице, а у юной певички есть джакузи, о котором этот человек и не слыхивал. Для него это главное, а не какая-то абстрактная культура. А у того парня, напротив, отношение к Америке совсем другое. Он знает, что такое джакузи, и еще надеется успеть заработать на него. И заработает - наш человек настойчив - была бы цель поставлена. И времени побольше. Жаль только, что цель - из области сантехники. Киреев закрыл глаза. Американцы, джакузи, неведомая Мина Сувари - все закружилось в голове хороводом из чьих-то лиц, цветовых пятен, обрывков фраз. И он провалился в сон. * * *
В комнате стоял дым коромыслом, на столе - гора бутылок: пустых, начатых, полных. Полчаса назад Юле позвонил Кузьмич и приказал явиться по этому адресу. Она ехала сюда и готовила себя к худшему. Что являлось этим худшим - Юля не знала. От Кузьмича можно было ждать всего. Сейчас "зачитает приговор": за понесенные моральные и материальные убытки пустить эту дуру, то бишь ее, Селиванову Юлию Антоновну, "по кругу". Бр-р. Она представила себе "ребятишек" Кузьмича, особенно двух громил, которых все звали Боб и Доб - сокращенно от Бобчинского и Добчинского. Говорят, так назвал эту неразлучную пару - Бориса и Николая - их шеф, Кузьмич. Забавно, но пьеса Гоголя "Ревизор" была у Кузьмича любимой. По крайней мере, он любил ее цитировать. Когда к нему нужно было кого-нибудь доставить, Кузьмич обычно говорил: "А подать-ка мне Тяпкина- Ляпкина". Вот сейчас этой "Тяпкиной-Ляпкиной" была она. Однако ее встретили приветливо. Шурик сразу подвинул к ней пивную бутылку. Это был хороший знак.
– Мы тут кой-какой баланс пытаемся свести, - после короткого приветствия обратился к Юле Кузьмич.
– Мне надо будет на недельку-другую отъехать. Есть дела поважнее вашей иконы, но и ее упускать не хочется. Значит, уплыла иконка, а?
– Кузьмич, я все объясню...
– Не надо. Мне Шурик уже все рассказал, а я ему как себе верю. Если он говорит, что давно такой смышленой телки, как ты, не встречал, значит, так оно и есть. Кто не работал, тот не прокалывался. Понимаешь меня?
– Понимаю.
– А коли понимаешь, давай-ка своей смышленой головой кумекай. Я, девочка, не люблю проигрывать. Икона эта должна быть у нас. Понимаешь меня? Юля не успела ответить. Вмешался Шурик:
– Не заводись, Кузьмич. Зачем пугаешь человека? Думаешь, она сама не хотела эту икону получить? Другое дело, что Воронова непростой штучкой оказалась.
– А ты не учи меня жить. Я не пугаю. Ты что, не знаешь, как я на самом деле могу пугнуть? Я проигрывать не умею, понимаешь меня? И если ты радуешься, что какая-то Воронова тебя вокруг пальца обвела, то я другой человек.
– Не радуюсь я. Мы с Юлькой поэтому сложа руки не сидели. Но ты - начальник, тебе решать, что дальше делать.
– Вот это другой разговор.
– Кузьмич отхлебнул пива.
– Ты Гоголя что-нибудь читала? неожиданно спросил он Юлю.
– Читала. "Ревизор", "Мертвые души"...
– Про души ничего не скажу, а вот Городничий правильно говорил: "Я всех в бараний рог скручу" и всю губернию в руках держал. Поэтому империя и пала, что таких людей дураками выставляли. Он с понятием был человек. Понимаешь меня?
– Понимаю.
– А ни хрена ты не понимаешь. Устроили, бля буду, слежку. За каким, спрашивается? Домработницу в лес везти. Тьфу! Нет, говоришь, больше иконы?
– "Я как будто предчувствовала: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Пришли, понюхали и пошли прочь", - неожиданно процитировала Гоголя Юля.
– Чего-чего?!
– Кузьмич пришел в восторг.
– Слушай, ты мне нравишься. Приятно встретить начитанных людей. Мои придурки, наверное, только "Филиппка" из школы помнят.