Кто все расскажет
Шрифт:
— Две минуты, мисс Кентон.
Закадровый голос читает:
— «Давно уже бродят слухи, будто бы Оливер Дрейк, эсквайр, наложил на себя руки: после его внезапной кончины были обнаружены следы цианида. Хотя предсмертной записки так и не нашли, а следствие не сумело прийти к внятным выводам, Дрейк был нередко подвержен жестоким приступам уныния, если верить словам Хэйзи Куган, домработницы Кэтрин…»
На туалетном столике мисс Кэти, между кистями и банками с гримом, лежит бумажный пакетик; его края закатаны, так что можно разглядеть содержимое: пёструю россыпь «иорданского миндаля». Прославленная стройная рука подносит ко рту конфеты —
Закадровый голос Уэбба:
— «Похоже, моя обожаемая Кэтрин страшилась утратить счастье, добытое в долгой и изнурительной борьбе».
Приторная стройная версия мисс Кэти поднимается и оправляет военную форму, глядя на себя в зеркало над туалетным столиком.
Уэбб продолжает читать:
— «После стольких лет моя ненаглядная Кэтрин вернула себе былую славу, исполнив главную роль в бродвейском хите. Перечеркнула декады переедания и баловства наркотиками. А главное, познала сексуальное удовлетворение, о каком не могла и мечтать».
Вымышленная Кэтрин Кентон берёт помаду, полностью выкручивает её, тянется к зеркалу. И пишет поверх своего красивого отражения: «Чудесный гигантский пенис Уэбстера — единственная радость, которой мне будет не хватать на том свете. Как говорят французы, — выводит она, — адью».
Смахивает слезу и, круто развернувшись, покидает гримёрку.
Камера движется следом. Пока мисс Кэти проворно лавирует между забытыми декорациями, горами реквизита и скучающими рабочими сцены, закадровый голос читает:
— «Согласно уверениям мисс Хэйзи, Оливер „Ред“ Дрейк, эсквайр, часто поднимал в узком кругу тему самоубийства. Вопреки всеобщему публичному мнению, будто бы он и Кэтрин глубоко и преданно любили друг друга, мисс Хэйзи свидетельствует о том, что его втайне одолевало мрачное уныние. Возможно, то же самое чувство в конце концов заставило мою дражайшую Кэтрин принять ядовитые сласти за считанные минуты перед финалом прославленного бродвейского шоу».
На сцене падают и взрываются японские бомбы. Под грохочущим смертоносным ливнем двойница мисс Кэти запрыгивает на ходящую ходуном палубу корабля «Аризона». Её лицо уже побледнело под слоем грима.
Голос за кадром читает:
— «В этот величайший момент величайшей карьеры величайшей актрисы, когда-либо жившей на свете, когда переливчатые роковые сласти зелёного, красного, белого цвета ещё нежно таяли на её соблазнительных губах…»
Застыв на верхней точке обречённого судна, мисс Кэти вытягивается по стойке «смирно» и салютует публике.
— «В этот момент романтического самоубийства (в чём нет и не может быть никаких сомнений), — продолжает закадровый голос, — моя дражайшая Кэтрин, величайшая любовь моей жизни, послала мне, сидящему в шестом ряду, воздушный поцелуй на прощание… и преставилась. Конец», — дочитывает Уэбб.
АКТ III, СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Под отчётливый «выстрел» бутылки шампанского экран показывает наплыв на фамильную усыпальницу. Я стою рядом с мисс Кэти. Держу в руках два пыльных бокала, куда она торопливо, капая белой пеной на каменный пол, разливает вино. Здесь, в недрах земли под собором, в котором совсем недавно состоялось её венчание, мисс Кэти пьёт за очередную урну, получившую место на каменной полке подле праха Оливера «Ред» Дрейка,
На блестящем, отполированном серебре темнеет гравировка «Терренс Терри» и смазанный поцелуй; похожие пятна помады багряного — почти чёрного — оттенка присохшей крови красуются и на старых сосудах, помутневших и ржавых от времени.
Мисс Кэти поднимает бокал в честь новенькой урны и произносит:
— Bonne nuit [29] , Терренс. — А потом, отхлебнув шампанского, прибавляет: — В переводе с русского — bon voyage [30] .
Несколько свечек, мерцая среди пустых бутылей, пытаются осветить холодную пыльную усыпальницу. В грязных бокалах скрючились мёртвые пауки; каждый трупик похож на костлявый кулак. Из позабытых пепельниц торчат окурки, по которым можно было бы проследить историю макияжа мисс Кэти. Чем желтее окурок, тем ближе от красного к розовому. Прах и пепел. Зеркало, а точнее, истинное лицо Кэтрин Кентон, испещрённое шрамами прошлого, лежит ниц между воспоминаниями о потерях и жертвах. Между упаковками с туиналом и дексамилом. Нембутал, секонал, демерол…
29
«Доброй ночи» (фр.).
30
«Приятного путешествия» (фр.).
Залпом выпив бокал и наливая себе ещё, мисс Кэти произносит:
— Думаю, этот день стоит сохранить в памяти, ты согласна?
Иными словами, настало время мне поднять зеркало, а ей — занять место на крестике, нарисованном на полу помадой. Мисс Кэти протягивает левую руку, чуть растопырив пальцы, так чтобы я могла снять бриллиант «Гарри Уинстон». Когда на её глаза идеально накладываются куриные лапки морщин, на щеках появляются процарапанные провалы, а линия подбородка начинает вдруг провисать, когда Кэтрин Кентон по-настоящему настраивается запечатлеть свой сегодняшний образ для будущего… только тогда я беру бриллиант и рисую.
В ночь премьеры «Безоговорочной капитуляции», по её словам, Терри заскочил за кулисы, в гримёрку, ещё перед первым занавесом. В хаосе из телеграмм и цветов ему ничего не стоило покрутить в руках пакетик отравленных сладостей и, пожелав актрисе удачи, нечаянно прихватить «иорданский миндаль» с собой. А тем самым спасти её жизнь. Бедняга. Случайный мученик.
Пока она так рассуждает, я царапаю бриллиантом податливое стекло, добавляю озабоченные морщины к нашей совместной записи.
Теперь, продолжает мисс Кэти, она сама перерыла багаж Уэбстера. Пропустить очередной план убийства было бы слишком опасно. И действительно, в чемодане нашёлся седьмой вариант финала «Слуги любви».
— Похоже, на этот раз меня застрелит грабитель, — сообщает актриса. — Когда я обнаружу его в своём доме и попытаюсь остановить.
Но в конце концов ей пришёл на ум ответный ход: мисс Кэти переслала заключительную главу своему адвокату в запечатанном виде с просьбой вскрыть манильский конверт и прочесть содержимое в случае её внезапной и подозрительной кончины. А потом уже известила об этом Уэбстера. Разумеется, он горячо отрицал всякий заговор со своей стороны, божился и клялся, будто бы не писал никаких мемуаров. Он якобы любит свою жену и даже не думал причинять ей боль.