Кто я для себя
Шрифт:
Ух, действительно хорошо, когда тебя зовут не Яном. Расскажу, почему. Нет, не сейчас.
А знаете, кого я еще как-то раз видел? Правда, видел, честное слово. Мне было не больше десяти, когда в недавно открытом подземном переходе в центре моего города я увидел Никицу Маринович. [8] Было солнечное весеннее воскресенье, праздный и любопытствующий народ толпился в переходе и глядел на новое чудо — блестящие витрины и рекламу, а мы, ребята с того берега реки, где кварталы росли на песке с такой скоростью, что всякое сравнение их с грибами после дождя было излишним, до одури катались на эскалаторе. Это было первоклассное развлечение: эскалатор везет тебя вверх, ты сбегаешь по двадцати пяти ступенькам в подземелье и, хоп, снова стоишь на движущейся вверх лестнице, ждешь скорейшего прибытия наверх, пробиваешься через тех, кто спокойно едет, наступаешь на них ботинками сорокового размера (ноги у меня уже и том возрасте были большими), игнорируешь замечания и периодические шлепки — хоп, хоп, хоп, давай снова, вверх, вниз, вверх, вниз… И так сто, двести раз, пока тебе не надоест и вся компания не устанет, потом
8
Никица Маринович (1947–2008) — югославская фотомодель, первая «Мисс Югославия» (1965), вице-мисс Мира (1966). В СМИ ее называли «Красавица Ники, дочь рыбака», по аналогии с героиней стихотворения А. Шеноа.
Вдруг время, если кто-нибудь из нас знает, что это такое, остановилось. Просто остановилось, не шелохнется.
На вершине эскалатора появилась она, Никица Маринович, прекраснейшая Мисс мира. Толпа на мгновение застыла, сейчас мне даже кажется, что от удивления остановился и эскалатор. Никого не волновало, всем было безразлично, что ей где-то там, бог знает где, присудили второе место. Она была самой красивой, точка. У меня и этому есть свидетели, вернее, были: со временем они, к сожалению, испарились, пропали, исчезли, разбежались, кто куда, или, что хуже всего, поумирали, хм, прибыли на конечную станцию своего собственного поезда. Красота завораживает, тут не о чем говорить. Она появилась, ступила на первую ступеньку, на спуск, и в пространстве вокруг нее воцарилась такая тишина, какой, полагаю, не бывает даже на том свете, впрочем, кто бы мог это знать. То есть, тех, кто знает, уже нет с нами, как и самой Никицы. Не спешите: в любом случае каждый из нас рано или поздно это узнает — поезд стучит колесами в ночи, гремит и острым глазом фонаря, словно ножом, рассекает безграничную тьму.
Вы слышите? Его протяжный свист?
Все стояли неподвижно и молча смотрели на нее, а она, красивее которой нет и никогда не будет, неся свою красоту так, как день несет ночь, спустилась в подземелье и потом исчезла. Годы спустя, будучи уже практически взрослым мужчиной, я шел в задумчивости по тому же городу, гоняясь за собственными мыслями, кидаясь то в одну, то в другую сторону и не замечая прохожих, которые в муравьиной спешке переносили свои гениальные идеи «экстра-сайз» (XXXXL) с места на место, желая, чтобы их кто-то выслушал, но такой, готовый выслушать, родился только однажды. Если вообще рождался. Большинство верит, что да. И вот я, занятый носками своих ботинок, сами знаете какого размера, потому что всегда хожу так, чтобы не наступать на края тротуарной плитки, никто не знает, зачем и почему, вдруг поднял взгляд. И встретился с теми самыми глазами, снова, на одну миллисекунду, как перед пробуждением в поезде, когда не можешь вспомнить, где ты, и почему тебе все знакомо. Я прошел мимо и, не оглядываясь, сынок, [9] шаг или два спустя, выкопал из подсознания, из мертвого воспоминания ту давнюю сцену в подземном переходе, перед которым больше не стоит человек, которого зовут Ян. Та же походка, то же самое лицо, на которое упала вечерняя тень, в прямом и переносном смысле.
9
«Не оглядывайся, сынок» — югославский кинофильм (1956), реж. Бранко Бауэр (1921–2002), по мотивам одноименного романа для детей и юношества Арсена Диклича (1922–1955).
И, да, глаза, те же глаза.
Взгляд не стареет, говорила моя бабушка с материнской стороны, моя кормилица — у нее и в девяносто лет были ошеломляющие глаза шестнадцатилетней девочки.
Ладно, сел я, наконец, в тот поезд. Было это, как я сказал, давно, но я буду рассказывать так, будто это случилось только что: когда мы думаем о чем-то — оно здесь, «сейчас» — это всегда сейчас, если вы понимаете, что я хочу сказать. Если не понимаете — ничего страшного, это не единственная недосказанность, на свете и без нее полно недосказанностей, а поезд, с тех пор как придумали паровоз, и рельсы сетью опутали мир, стал передвижным складом недосказанных историй: о любви, о кражах и убийствах, об изгнании и бегстве, о скитаниях и блужданиях, о встречах и исповедях, о знакомствах и узнавании, об отъездах на похороны, на войну, на семейные праздники, в гости к родственникам и так далее, и так далее.
Заходишь в поезд — история тут как тут.
Вот она.
Это было — я знаю, что повторяюсь — долгое путешествие, на другой конец континента, в холодные, влажные, бессолнечные края. Мне посчастливилось купить билет в спальный вагон, мужской дубль, но, придя на вокзал, я узнал, что спальный вагон первого класса, в котором я забронировал место, по причине аварии исключен из состава, а пассажиры распределены по другим вагонам. Мне досталось четырехместное купе, я ехал с тремя молодыми женщинами. Вначале, пока проводник-кондуктор объяснял пассажиркам, что происходит, и вносил мой багаж, нам всем было неловко. Но, ничего не поделаешь, как-нибудь ужмемся и перетерпим эту неприятность, десять-двенадцать часов вдыхания одного и того же воздуха можно пережить.
Мне досталась нижняя полка справа от двери. Я попросил своих спутниц обращать на меня как можно меньше внимания, знал, что причинил им неудобства, и, если потребуется, намерен свести их к минимуму, как-нибудь это устроить. Подразумевалось, что я выйду в коридор, когда они будут готовиться ко сну и переодеваться, а если я слишком тревожу их покой, то могу до темноты совсем уйти, сесть в вагоне-ресторане. «Нет-нет, — сказали две из них. — Вы нам совсем не мешаете, напротив, располагайтесь», — а третья молчала и неопределенно улыбалась: я намеренно не говорю «загадочно», так как рассказ сразу бы свернул в другую сторону, — где загадка, тут и отгадка, хотя, что такое отгадка по сравнению с загадкой — чуть более, чем ничего — здесь же ни о какой загадке и речи не идет. Молодая женщина усмехалась неопределенно, так как не знала нашего языка, умела произнести лишь пару фраз, и мы перешли на эсперанто белых людей: хау, йес, ноу. Оказалось, что ее парень играет в одном из наших баскетбольных клубов, не скажу, в каком, иначе сразу потеряю половину читателей, она каждые два месяца приезжает его навестить, а сейчас возвращается в свой город. Она покинет нас в Вене, где у нее утром пересадка.
Одна из двух других женщин, получив иммиграционные документы, ехала в Канаду. «Как — в Канаду? — спросил я, мне показалось, что я не расслышал. — Как, в Канаду, и на поезде?» «Очень просто. А что мне делать, я боюсь самолета, как гадюки», — так она ответила, и это действительно была блестящая метафора, настоящая неожиданная метафора; хорошо, между страхом и змеей есть какая-то ассоциативная связь, но между самолетом и змеей, пусть даже летучей — нет совершенно никакой связи, но страх есть страх, а метафора есть метафора, я расстроился, что сам не придумал ничего подобного, хотя метафорами я зарабатываю себе на жизнь. Метафорически так можно выразиться, но жизнь — не метафора, жизнь несравнима ни с чем, а вся шутка в том, что мне следовало бы перестать плакать, как я плачу всю свою жизнь — беззвучно плачу обо всем, чего у меня никогда не будет — надо ли уточнять — я имею в виду любовь. Этот дождь шелестит во мне совсем не метафорически, и ему не нужна жестяная крыша.
Но бог с ним, это совсем другая история. А может, и нет. Вы сами увидите и решите. Я не знаю, не уверен, как и тогда с Грабалом.
«Ха, — сказал я. — Здорово, а потом что?» «Да ничего, — ответила она. — До океана доеду на поезде, сяду на корабль, я все устроила: там, в Канаде, меня ждут. Хватит с меня этих факультетских мучений, я столько училась, что выучила все, а что с этим делать — понятия не имею; никому не нужна история балета, никому нет дела до того, что у меня была дислексия, и я с ней справилась», — и так далее, и так далее, долгая история; во время поездки люди неизбежно попадают под власть желания рассказать какому-нибудь незнакомцу всю свою жизнь от начала до конца.
Я не исключение, с какой стати?
Вторая ехала в гости к сестре-близнецу в Прагу; сестра уехала туда, чтобы укрыться от бомбардировок — помните эти глупости — да, глупость-то она глупость, но что, если глупость становится ужасна, кому- то просто хочется убежать от этой глупости и от этого ужаса, от этой ужасной глупости. А кто-то, видите, остается. Эта ее сестра уехала подальше, до тех пор, пока не иссякнет небесное милосердие, [10] по крайней мере, так она поначалу думала, у нее была какая-то знакомая чешка с летнего отдыха в Чане, они годами переписывались, а когда все началось, и писатель Гавел поспешил присоединиться к этой глупости, а лучше сказать, к ужасу, эта самая знакомая пригласила ее сестру. Между тем, оказалось, что у этой знакомой есть брат, его — я не шучу, провалиться мне на этом месте, — звали Ян, и можете себе представить, что было дальше. Сестра взялась за первую же предложенную ей работу, с мыслью о том, что вернется как только смолкнут сирены и она немного подзаработает, но осталась навсегда: Ян и вся эта история — свадьба, развод, опять свадьба — я не очень разобрался во всех переплетениях; моя попутчица ехала для того, чтобы после стольких лет навестить сестру-близнеца, чтобы они расцеловали друг друга, выплакались и подумали, что им делать с их собственными жизнями дальше…
10
«Милосердный ангел» — ошибочное, но распространенное название военной операции НАТО, в ходе которой в 1999 г. осуществлялись бомбардировки Белграда.
«А вы, куда вы едете?» — спросили они. Совершенно естественный вопрос.
Я мог придумать какую-нибудь сказку, но зачем. И я рассказал им всю правду, чтобы потом не вспоминать, что я им наговорил. Вранье, знаете ли, быстро забывается. При этом интересно, и это трудно объяснить, но ложь скорее оправдывает тот, кто солгал, чем тот, кого надули. Не надули, как шар, а обманули; впрочем, может быть и то, и другое: бывают маленькие, легкие обманы, а бывают тяжелые, раздутые. Так сказать, обманища. Я ехал, чтобы проститься со своим настоящим отцом, я имею в виду — биологическим отцом; вы уже, полагаю, наслушались таких историй, может быть, читали что-то подобное. Я рос в образцовой семье, окруженный любовью, как вдруг, в зрелом возрасте, когда наездился столько, что уже сам не знал, где побывал и жил, мне открылась правда, что мой настоящий отец на самом деле мне не отец, а мой биологический отец — какой-то незнакомый мужчина, который взрослую и зрелую части своей жизни прожил в другой стране. Каким-то образом я узнал об этом, не буду вас этим утомлять, важно, что спустя много лет я отправился на встречу с ним, это была непередаваемая или почти непередаваемая встреча, определенно тяжелая, как раздутый обман. Затем дьявол снова взял меня под свое крыло, прошло еще несколько лет, я похоронил своих единственных родителей, настоящего отца и настоящую мать, и, когда все это закончилось, и трава вновь начала расти, голубая трава забвения, [11] мне каким-то образом сообщили, что мой отец, хм, если так можно выразиться, прощается с жизнью, и что в моменты редкого просветления старческого сознания пожелал еще раз меня увидеть и со мной проститься.
11
«Голубая трава забвения» — югославская, хорватская кантри-рок группа, основана в 1982 г.