Кубанский шлях
Шрифт:
– Барин, чай кушать не изволите?
– Не беспокоить!
– рявкнул он во всё горло и поперхнулся собственным криком. В голову лезли дурные мысли: "Подстеречь, убить аспидов и вернуть своё. Так, где ж их искать? Ищи ветра в поле. А если и найду, двоих не осилю. Нет, надо к исправнику. Но не скажешь, что ограбили, в чём и загвоздка. Все знают, что у меня нечего красть".
Было далеко за полдень, а барин всё ещё не пришёл в себя. Пропустил и завтрак, и обед.
Залаяли собаки. Чужой во дворе! Александр Петрович выглянул в открытое окошко и увидел у забора десятского Захара. Тот
– Передай барину, что Фролку споймали! На старой пасеке, в Слёзках! В каморе сидит. Пусть барин зайдут к исправнику.
– Передам, Захар Ефремыч, - Никодим направился к дому, но барин остановил:
– Не трудись. Слышал сам.
Знакомый исправник встретил его приветливо. Он был доволен, что так быстро поймали беглеца, и предложил Барятинскому, согласно закону, или забрать Фрола, или выпороть с последующей отправкой на каторжные работы.
– Сначала я поговорю с ним, если позволите?
– Что ж, сейчас приведут.
– Господин исправник, не могли бы Вы нас оставить наедине?
– Вообще-то, не положено, но только из уважения к Вам, Александр Петрович. Я, пожалуй, пройдусь немного. Засиделся с бумагами. Только недолго. Как закончите, позвоните в колокольчик и преступника уведут.
Через некоторое время Фрола ввели в кабинет. Вид у него был потерянный.
– Где, - схватил барин Фрола за ворот рубахи, - где, сам знаешь что?
– Не знаю. Я с Вами был. Пришёл - Авдея нет. Думал, что-то с ним случилось. Вчера с утра он про Слёзки говорил. Вот я и пошёл...
– Ты и не собирался бежать?
– спросил вкрадчиво.
– Не-а, - прикинулся дурачком Фрол.
– И не знаешь, где Авдей?
– Не-а.
– Врёшь, холоп!
– взревел Залесский.
– Заладил: "не-а да не-а". Я тебя насквозь вижу! Вы сговорились ограбить меня и бежать. Да я до смерти запорю, если не скажешь, где мой мешок. Где? Говори!
Лицо барина покраснело, глаза налились яростью. Он тряс Фрола и уже не мог остановиться.
– Где Авдей, пёс шелудивый? Где прячется этот подлец?
Холоп смотрел на барина чистыми, правдивыми глазами, и у того даже закралось сомнение: может быть, Авдей действовал в одиночку. Он такой - хитрый, опытный, подлец. Но и этот хорош!
– Ах, не знаешь? Скоро узнаешь, узнаешь почём фунт лиха.
Фрол стоял на своём:
– Хоть убейте меня, барин, но ей Богу, не знаю ничего, о чём Вы спрашиваете.
Александр Петрович двумя руками схватил кучера за горло и сдавил его:
– Я задушу тебя, и мне за такую гниду, как ты, ничего не будет.
Фрол отрицательно дёргал головой, не в состоянии произнести и звука.
Барин, трясясь от ярости, продолжал сжимать ему горло и орать:
– Ты у меня сгниёшь на каторге или забрею лоб. В рекруты отдам! Тебе-то на войне турки башку живо-то снесут.
– Что хотите, делайте, только я говорю правду, - наконец, смог сдавленно прохрипеть кучер.
У Александра Петровича опустились руки. Он позвонил в колокольчик, и Фрола увели. Вскоре вернулся исправник.
– Порите, ссылайте, - твёрдо сказал ему Александр Петрович, - там и второй ещё был, Авдей Попов.
– Как второй?! Да это же сговор! Статья совсем
– Так, если того поймаете, я заберу его и сам выпорю.
– Нет уж, уважаемый Александр Петрович. Это дело серьёзнее, чем я думал. Будет следствие.
Действительно, сразу же завели дело. Допрашивали Александра Петровича. Справлялись о поведении Фрола и Авдея, об экипаже.... Не могли дворовые ли взять его тайно, без разрешения барина? Вызывали к исправнику Никодима и чинили ему пристрастный допрос. Он, несмотря на побои, отнекивался. Говорил, что ничего не видел, ничего не слышал, у него, де, своя работа. Боялся худшего. Оказывается, в кучере кто-то опознал одного из разбойников, грабивших проезжие экипажи. Александр Петрович испугался, что доберутся и до него. Тут уж было не до богатства - свою шкуру надо спасать. Он быстро продал "имение", вместе с семьёй Никодима, Миронову, и отправился в Санкт-Петербург к государыне с прошением восстановить его на военной службе.
Однако решения императрицы, относительно его просьбы, пришлось ждать более трёх месяцев. Причём, в свой гусарский полк вернуться было невозможно, не было места, и он получил назначение на край света, в Азов.
Конечно, Александр Петрович навестил в пансионе дочь, но едва узнал её. Девочка вытянулась, похорошела, и, несмотря на казённое платьице, смотрелась красавицей и аристократкой. Особой близости у Залесского с дочерью не было. Да и откуда ей взяться? Столько лет в разлуке! Он спрашивал, она кротко отвечала: "Да, папенька, нет, папенька", и расстались они довольно равнодушно. Но устроить судьбу Лизоньки как отец он обязан. И Залесский отправился на поклон к Барятинским. Для начала явился к самому князю, действительному статскому советнику, в присутствие. Но князь встретил его холодно, на обед не пригласил и, как обычному посетителю, велел изложить просьбу в письменном виде.
Пришлось писать о том, что он совершенно разорён, возвращается на военную службу и просит позаботиться его дочери, Лизоньке, которая доводится князю внучатой племянницей и скоро должна выйти из пансиона.
Прочитав бумагу, князь нахмурился, подумал немного и принял Залесского. В приватной беседе он пообещал, что по окончанию пансиона определит Лизу воспитанницей к одной из двоюродных тёток.
– Ещё не знаю к кому, надо подумать, но за дочь будь спокоен. Служи! Грядёт новая война с турками.
Это было не совсем то, на что надеялся Александр Петрович, но всё же Лизонька будет жить не у чужих людей; по происхождению она знатного рода, а потом, кто знает, может быть, подвернётся хорошая партия, она выйдет замуж и будет счастлива.
Между тем, деньги, вырученные от сделки с Мироновым, таяли на глазах. А ещё надо было купить коня, заказать новый мундир, предстояли и дорожные расходы. Цена лошади для гусар обычно достигала сорока рублей , мундир - не менее десяти.... Не раз Александр Петрович проклинал своего хитроумного и подлого раба Авдея и думал о том, как пополнить кошелёк. У него был ещё один способ, даже менее опасный, чем разбой. Однако после того, как он проиграл приданое жены, которое предполагалось умножить и отдать за Лизонькой, Залесский поклялся в карты больше не играть.