Кубок Брэдбери-2022
Шрифт:
После скрипа распогодилось – день там, в сломанном мире, был ярким, солнечным – время скакнуло часов на десять вперёд, не меньше. Я шёл быстро, пытаясь на ходу сообразить, куда отправиться в первую очередь. Семья Рифката жила на улице Короленко, от нашего Убежища час спорым шагом. Садик был рядышком, но вот школа подальше – татарская гимназия на Декабристов.
Я остановился, закрепляя постромки рюкзака. С Рифкатом всё иначе, подумал я, поэтому и не хочу верить, что никогда его не увижу. Трезво надо мыслить. Трезво. Осмотреть возможные места его гибели (гибели, повторил я себе) и возвращаться назад. Итак, ближайшее место – его дом и детский сад, а потом…. Тут я вздрогнул, мысленно рисуя маршрут – красные пунктиры ползли сквозь парк у ДК Химиков. Я никогда не приходил на место спасения и уж тем более не был у своего дома. Сама мысль о том, что я могу встретить моих замерших родителей – да что там, даже соседей! – казалась невыносимой. Как им там, в сломанном времени? Они же нас пропавшими без вести считают! Мне стало страшно – какое уж там трезвое размышление. Я осознал, что просто боюсь идти к гимназии – ведь придётся столкнуться со своим прошлым, так заботливо огороженным памятью.
Я вытащил из рюкзака монтировку. Это не имело никакого смысла, но её оплетённый изолентой стержень давал уверенность. Вцепившись в него дрожащими руками, крикнул:
– Какого чёрта!
Безумна затея искать пропавшего после скрипа? Безумна. Мой страх иррационален? Ещё как! А мир вокруг нормален и логичен? Да ни разу! Тогда с какой стати я пытаюсь руководствоваться логикой? Единственный шанс – это удача или чудо, а может, всё вместе – чудо, сдобренное удачей, или удача под соусом чуда.
Я решительно свернул с Чуйкова к проспекту Ямашева. Наверное, со стороны я выглядел чудаковато – чувак со сдувшимся рюкзаком идёт зигзагом по тротуару, помахивая монтировкой. Но только со стороны некому было смотреть.
Парк у ДК Химиков всегда оставлял у меня впечатление маленького леса – большие прямые сосны, перемежающиеся густой порослью кустов и низких американских клёнов. Остатки спортивных снарядов ещё советских времён парадоксально усиливали это впечатление. Я брёл по свежесделанной асфальтовой дорожке, огибая пешеходов.
Сердце колотилось, как я ни старался сам себя увещевать. Вот эта лестница – ничего не поменялось. Какой-то пенсионер в смешной летящей позе – скрип оборвал его движение в момент, когда он остался на ступеньке только левой пяткой. А вот и место, где меня накрыло – до сих пор тёмное пятно, словно… Я невольно потянулся к затылку. Что я хочу там найти? След от падения? Лезет же в голову…. И вообще, хватит глазеть – вон уже видно гимназию, втиснутую между жилыми домами и широкой улицей Декабристов.
Я спустился со злополучной лестницы, стараясь не оглядываться. Здесь начинался мой район, знакомый со школьного детства. Почему-то вспомнилось весёлое треньканье трамвая, проносившегося стремительным аллюром к далёкому Кремлю. Я даже оглянулся по сторонам, но ничего, кроме замерших разномастных автомобилей и красных пассажирских автобусов, не было. Да и линия давно убрана.
О чём это я? Какие трамвайные рельсы? Зачем это? Память макает в прошлое, тянет, словно резиновая лента, назад, в забытые чувства и мысли. Но я-то в настоящем? Какая-то безумная свистопляска с этим временем – даже на память толком нельзя положиться. Она словно обретает свой голос и эмоции – чего-то боится, от чего-то предостерегает. Скрипит, как ворчливая старуха. Вот и скрип помянул. Вот ведь…
Передо мной здание гимназии, череда взрослых и детей, счастливые манекенные лица.
– Твою мать!
Крик вырвался у меня так искренне и был таким звонким, что я невольно рассмеялся. Хотя ничего смешного не было.
Счастливым лицом манекена улыбался в беззаботное небо мой товарищ Рифкат. Его живот крепко обнимала смешная девчонка с косичками.
– Ты выпал, – сказал я ошеломлённо.
– И ты счастлив, – я подошёл ближе. – Что-то тут не то. Слышишь? Не то!
Рифкат молчал. Ему было не до моих терзаний – черты отражали лишь безмятежное блаженство.
Сознание поплыло – память выбрасывала какие-то плохо связанные фрагменты воспоминаний. Краем уха я услышал глухой звук падения монтировки. Не я плыву, – вяло подумалось мне, а мир плывёт. И скрежещет. Скрип! Или скрипит у меня в голове? Или я и есть скрип? Скрип человека, мучительно переосмысляющего себя самого. Чем это закончится?
– Сыночек! Сыночек!
Звуки доносились словно со дна глубокого колодца.
– Чего ты плачешь, мама? – хотел я спросить, но решил, что не стоит. Радостно она плакала.
А потом были какие-то белые халаты. Невнятные разговоры. Из них я понял только одно: он передумал умирать, поэтому и выкарабкался. Он – это, видимо, я.
Нужно навестить Рифката. Обязательно.
Маргарита Юлина
Три белых коня
Воздух над Ареной был пропитан страхом и нетерпением, но всё равно это место оставалось, прежде всего, местом надежды. Надежда угадывалась и в немом движении губ, невольно повторяющих зазубренное заклинание, и в тихом шорохе сжимаемого рукой оберега. Это стало традицией. Ритуалом. Молитвой. Воззванием к Светлейшему… Но правда была в том, что никто их не услышит и уж тем более не поможет.
Знали ли это несколько десятков учеников, толпящихся здесь спозаранку? Вряд ли. Я окинул взглядом кучку юнцов, с ответным интересом разглядывавших нового конкурента, и занял очередь.
Арена. Помню, каким воодушевлённым дураком я шёл на неё в первый раз: тогда я вылетел с Турнира, даже не успев понять, что участвовал в нём. Во второй раз я казался самому себе опытным, заматеревшим участником, но всё закончилось не менее печально. В третий я свысока поглядывал на зелёных новичков, презрительно посмеиваясь про себя: я-то знал, кто станет Мастером в этот раз – мимо. В четвертый… даже вспоминать не хотелось.
В этом году я участвовал в Турнире седьмой раз – последний для меня.
Я ненавидел это место. Место разбитых надежд.
Рог Распорядителя, похожий на рёв страдающего от насморка слона, дал сигнал к началу регистрации участников Турнира. Огромные, из чёрного металлического кружева ворота медленно распахнулись. Очередь зашевелилась, оживлённо переговариваясь вполголоса.
Я семенил в этом человеческом ручейке, озираясь по сторонам и ни на чём не задерживая взгляд. Я знал это место как свои пять пальцев: слева – высокий зелёный шатёр Распорядителя, справа на круглой и плоской, словно блюдо, площадке из белоснежного марморианского камня – две статуи высотой в пятнадцать человеческих ростов – Грифона и Единорога – символов Турнира, впереди – Арена.