Кубрик: фривольные рассказы
Шрифт:
В прошлый раз он воспитывал его в домашний туфлях, которые он так и не поменял на ботинки, промчавшись в них, цокая совершенно одеревеневшими пятками.
Просто пятки у Палыча от постоянного бега по полярному бездорожью давно отвердели, как копыта у Маугли.
И это цоканье, между прочим, и ввело его в заблуждение, потому что оно его убаюкивало, и с этим цоканьем он ощущал себя совершенно нормально.
А в этот раз он напялил истерзанную шинель, в которую сзади будто стая голубых акул вонзилась, и, не забывая на бегу почесывать спину –
При этом он был бодр и вращался во все стороны, спеша то к одному подчиненному, то к другому так резво, что только лохмотья сзади чертили за ним по воздуху пируэты монастыря Шао Линь.
– Палыч! – сказали ему все, когда терпеть это уже сил не было, потому что не только подчиненные, но и начальство от сдерживаемого смеха давно уже глотать не могло. – Тебе что медведи сзади жрали?
– Г-ххх-де? – выпучил он глаза, а потом, сбросив с себя шинель, под общий гогот еще долго недоуменно трогал пальчиком края огромной дырки.
Лето и тишь – время для развлечений.
Для развлечений нужен палец.
Указательный, конечно.
Такой палец имеется.
У боцмана Дим Димыча.
Он у него размером с нежинский огурец.
А вот развлечения у нас такие: боцман становится под люком центрального поста, и когда кто-нибудь спускается в шахту люка (лучше молодой мичман), то он движется, движется, движется по вертикальному трапу, спускается то есть в люк, и тут, на последних ступеньках, его задница встречается с напряженным пальцем боцмана.
Боцман у нас огромный, усатый. Как только он втыкает свой указующий перст несчастному прямо в пенал, то тут же, оглаживая усы свободной рукой, произносит следующее:
– Почтенная публика! Всемирно известный аттракцион! Мальчик на шесте!
После этого боцман чуть поднимает руку вверх, а бедняга в это самое мгновение все еще по инерции пытается преодолеть неожиданное препятствие и старается продвинуться вниз.
Так что какое-то время он барахтается, мотает руками и ногами, а боцман в этот момент раскланивается, держа его на руке, как ручного сокола.
В этой затее участвует множество людей, потому что надо отследить молодого мичмана и до того, как он начнет сползать по трапу, настроить боцмана, а тот уже настраивает палец, в общем, всем работы хватает.
Но однажды вышло вот что. Есть у нас мичман Колотько, и этот мичман не только молодой, но и проворный.
Так вот, перед самым спуском вниз Колотько обогнал в рубке заместителя командира корабля, капитана второго ранга Зайкова, вес которого после обеда достигает неполных ста двадцати килограммов. Перед самым люком Колотько вдруг засуетился и пропустил старшего по званию впереди себя на спуск.
А там его уже ждала подлая шайка старых мичманов вместе с боцманом, потому что им сверху передали, что спускается мичман Колотько, а про зама забыли передать.
Давно замечено, что все происходит только тогда, когда нарушается организация.
Вот сработай организация вовремя, и ничего бы не было. То есть я хотел сказать, что все было бы, как и всегда: надели бы мичмана на палец и успели бы посмеяться и снять его с этого предмета повседневного обихода до подхода заместителя.
А тут.
А тут пришлось снимать с него зама.
Должен заметить, что обычный мичман с пальца снимается легко и непринужденно, чего нельзя сказать о заместителе командира.
Вместо того чтоб повисеть на пальце, дергая руками и ногами, зам зачем-то пукнул и полез было назад наверх, быстрый, как гиббон, но, не сделав и двух стежков по вертикальному трапу, он оборвался и упал.
А ошарашенный боцман в это время стоял, совершенно окаменев от происходящего и, открыв свой рот, все еще держал под люком свой долбаный палец размером с упомянутый овощ.
В общем, зам, падая, еще раз попал на палец, после чего он и обосрался.
Да! Вот еще что: палец-то он боцману сломал.
Опа-на! Нас опять в море выгоняют обеспечивать торпедные стрельбы.
Опять на тэ-эл сажается маневренная группа во главе со старпомом.
Нашего старпома, Переверзиева Андрея Антоныча, все побережье знает. Он теперь у нас весит ровно сто пятьдесят килограмм при росте сто девяносто пять сантиметров.
А тэ-эл – это торпедолов. Он торпеды находит после торпедной стрельбы, для обеспечения которой и сажается на него Андрей Антоныч, штурманенок, мичман-связист и парочка лейтенантов – так, на всякий случай.
А отправлять Андрей Антоныча с ватагой должен я, поскольку я стою дежурным по кораблю.
– Саня! – говорит мне старпом, – там, на пирсе, мне кое-что привезли в коробочках, так ты посмотри, чтоб, значит, зама нашего не нервируя, их аккуратненько сейчас на борт тэ-эла оттаранили.
И я пошел посмотреть, что это за коробочки нашему старпому привезли.
– Хабибулин! – спросил я вечного вахтенного на верхушке матроса Хабибулина, – где тут коробочки старпому передали?
И он мне кивнул на эти коробочки. Коробочки были до боли знакомого зеленого цвета. Где-то я все это уже видел. Я открыл одну коробочку и понял, что видел я это на занятиях по стрелковому вооружению – в коробочке лежал гранатомет.
Интересные у нас теперь выходы в торпедную атаку! То есть наш старпом отправляется в море на торпедолове не совсем, скажем так, для того, чтоб торпеды ловить?
– Совершенно верно! – раздался за моей спиной голос Андрей Антоныча, который и помог мне закрыть крышку зеленой коробочки.
– Андрей Антоныч! – успел сказать я.
– Саня! – заметил мне он очень устало, – я тебе чего сказал? Я сказал: оттащить все это на тэ-эл так, чтоб ни одна собака, в том числе и заместитель командира, это все не видела. Кстати, ты в число тех, кто ничего не видел, тоже входишь!