Куда боятся ступить ангелы

Форстер Эдвард Морган

– Я не отказываюсь от своих слов. И в то же время... не знаю... так много здесь всего происходило, люди жили здесь так тяжело и так великолепно... мне трудно объяснить.

– И не старайся, все равно ничего не получится. По-моему, сей­час не самый подходящий момент разводить италоманию. Я думала, ты от нее излечился. Лучше будь любезен сказать мне, как ты наме­рен поступить по приезде. Надеюсь, на сей раз ты не попадешься так глупо.

– Прежде всего, Генриетта, я устрою тебя в «Стелла д'Италиа» с тем комфортом, какой подобает твоему полу и нраву. Затем приго­товлю себе чаю. После чая пойду с книжкой в Святую Деодату и там почитаю. В церкви

всегда так прохладно и свежо.

Мученица Генриетта не выдержала.

– Яне очень умна, Филип, и, как тебе известно, не лезу вон из ко­жи, чтобы казаться умной. Но я понимаю, когда надо мной издева­ются. И различаю зло, когда его вижу.

– Ты имеешь в виду?..

– Тебя!
– выкрикнула она, подпрыгнув на подушках и вспугнув рой блох.
– На что нужен ум, если мужчина убивает женщину?

– Генриетта, мне слишком жарко. О ком ты говоришь?

– О нем. О ней. Если ты не остережешься, он убьет тебя. И так те­бе и надо!

– Ай-ай-ай! Ты бы сразу поняла, как хлопотно очутиться с трупом на руках.
– Он сделал попытку обуздать себя: - Я не одобряю этого субъекта, но мы же отлично знаем, что он не убивал ее. Даже в пись­ме, где она написала предостаточно, ни разу не упоминается, что он причинял ей физические страдания.

– Все равно он ее убил. То, что он себе позволял... это даже нель­зя произнести вслух...

– Придется произнести, если уж говорить на эту тему. И не при­давай таким вещам чересчур большого значения. Если он был неве­рен своей жене, это не значит, что он отъявленный мерзавец.
– Фи­лип бросил взгляд на город. И город словно подтвердил его мысль.

– Но это высшее испытание. Мужчина, который неблагородно об­ращается с женщиной...

– Оставь, пожалуйста! Прибереги это для своей Кухоньки. Нашла тоже высшее испытание! Итальянцы отродясь не обращались с жен­щинами благородно. Если осуждать за это синьора Кареллу, то при­дется осудить всю нацию в целом.

– Да, я осуждаю всю нацию в целом.

– А заодно и французов?

– И французов тоже.

– Не так-то все просто, - заметил Филип скорее сам себе, чем ей.

Генриетта, однако, считала, что все крайне просто, и поэтому опять напустилась на брата:

– А как насчет ребенка, скажи на милость? Ты наговорил кучу ос­троумных фраз, свел на нет мораль и религию и не знаю что еще. Но как насчет ребенка? Ты считаешь меня дурой, а я наблюдаю за тобой весь день - ты ни разу не упомянул о ребенке. Значит, ты о нем и не думаешь. Тебе все равно, Филип. Я прекращаю все разговоры с то­бой. Ты невозможен.

Она выполнила обещание и не раскрывала рта до конца пути. Но глаза ее горели гневом и решимостью, ибо, будучи женщиной свар­ливой, она в то же время была прямодушной и храброй.

Филип вынужден был признать, что упрек справедлив. Его ни капли не интересовал ребенок, хотя он и собирался выполнить свой долг и, безусловно, верил в успех. Если Джино готов был продать жену за тысячу лир, то почему бы ему не продать свое дитя за мень­шую сумму? Предстоит просто торговая сделка. Чем же она может помешать всему остальному? Глаза Филипа опять были прикованы к башням, как весной, когда он ехал в повозке с мисс Эббот. Но на этот раз мысли его были куда приятнее, так как теперь он был равноду­шен к исходу дела. Сейчас он подъезжал к городу в настроении лю­бознательного туриста.

Одна из башен, не менее грубая, чем остальные, с крестом на вер­хушке, была колокольней коллегиальной церкви Святой Деодаты, святой девы времен средневековья, покровительницы города, - в ис­тории ее жизни странным образом смешалось трогательное и вар­варское. До того она была святой, что всю жизнь провела лежа на спине в доме своей матери, отказываясь есть, играть с другими деть­ми, работать. Дьявол, завидуя подобной святости, всячески искушал ее .Развешивал над нею виноградные кисти, показывал заманчивые игрушки, подпихивал мягкие подушки под затекшую голову. На­прасно перепробовав все эти ухищрения, дьявол поставил подножку ее матери, и та скатилась с лестницы на глазах у дочери. Но столь святой была дева, что она не встала и не подняла мать, а продолжа­ла стойко лежать на спине и тем обеспечила себе почетное место в раю. Умерла она всего пятнадцати лет от роду, из чего явствует, ка­кие богатые возможности открыты перед любой школьницей. Те, кто думает, будто жизнь ее прошла бессмысленно, пусть-ка вспомнят по­беды при Поджибонси, Сан-Джиминьяно, Вольтерра, наконец, при Сиене: все они были одержаны с именем святой девы на устах. Пусть только взглянут на церковь, выросшую на ее могиле. Грандиозные замыслы создать мраморный фасад остались неосуществлен­ными, по сегодняшний день церковь одета темным неотшлифован­ным камнем. Но для внутренней отделки призвали Джотто, чтобы он расписал стены нефа. Джотто призвали, но он не приехал, как уста­новлено новейшими немецкими исследованиями. Как бы то ни бы­ло, фресками расписаны стены нефа, два придела в левом попереч­ном нефе, а также арка, ведущая в места для хора. На этом росписи кончились. Но вот во времена расцвета Возрождения прибыл в Монтериано один великий художник и провел несколько недель у своего друга, правителя города. В промежутках между пирами, дискуссия­ми по этимологии латыни и балами он захаживал в церковь и там, в пятом приделе справа, постепенно написал две фрески, изображаю­щие смерть и погребение святой Деодаты. Вот почему в бедекере против Монтериано стоит звездочка.

Святая Деодата была более удачной спутницей, нежели Генриет­та, и продержала Филипа в приятных мечтаниях до той минуты, по­ка повозка не остановилась у отеля. В отеле все спали, так как в та­кую пору дня надо быть идиотом, чтобы заниматься какой бы то ни было деятельностью. Даже нищих не было. Кучер снес их саквояжи в вестибюль (тяжелый багаж они оставили на станции) и пошел бро­дить по дому, пока не нашел комнату хозяйки.

В эту минуту Генриетта произнесла короткое слово «иди».

– Куда?
– вопросил Филип, кланяясь хозяйке, которая плыла вниз по лестнице.

– К итальянцу. Иди.

– Добрый вечер, синьора! Всегда приятно возвратиться в Монтериано... Не глупи. Никуда я сейчас не пойду. Ты мешаешь пройти... Я хотел бы две комнаты....

– Иди. Сию минуту. Сейчас. Хватит. Иди.

– Будь я проклят, если пойду. Я хочу чаю.

– Бранись сколько угодно!
– воскликнула Генриетта.
– Богохуль­ствуй! Поноси меня! Но пойми, я не шучу.

– Генриетта, не актерствуй. Или играй получше.

– Мы сюда приехали за ребенком, и только для этого. Я не потерп­лю легкомыслия, увиливания и всякой болтовни про картины и церк­ви. Подумай о матери: разве затем она тебя посылала сюда?

– Подумай о матери и не стой поперек лестницы. Дай кучеру и хо­зяйке сойти, а мне подняться и выбрать номера. Отойди.

– Не отойду.

– Генриетта, ты с ума сошла.

– Думай как тебе угодно. Ты не подымешься наверх, пока не по­видаешь итальянца.