Куда идем мы 5
Шрифт:
— А происходит каждый раз одно и то же, — вступила в разговор раскрасневшаяся от пива Береза. — Каждый раз эти два душнилы начинают друг к другу цепляться. Но если очень коротко — то все просто. Мы — очень долгоживущие существа. И, как вы говорите, «вставляет» нас только то искусство, которое вне времени, которое не устаревает или устаревает очень медленно, за несколько столетий. Это значит, что в сфере литературы нам подходят только стихи.
— Почему? — удивился монах.
— Потому что написать не девальвирующийся от времени роман практически невозможно. Как правило, уже через пару
— А стихи — нет? — продолжал допытываться Четвертый.
— А стихи тоже в основном да, но некоторые — нет, — улыбнулась Береза. — Некоторые строки вечны и не стираются. Я сейчас приведу пример, чтобы тебе было понятно. У Пушкина, самого великого поэта, писавшего на русском языке, есть, разумеется, безнадежно устаревшие строчки.
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Что тебе здесь непонятно?
Четвертый почесал в затылке.
— Ну… Как бы… Все. Все непонятно. Я понял только, что кто-то что-то взорвал, а потом улетел. А кто сидит — я так и не въехал.
— Отлично! — засмеялась Береза. — А теперь для сравнения его же классическое:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Здесь что непонятно?
Четвертый покраснел.
— Здесь все понятно. Даже мне. Но в общем я понял, о чем вы. Стихи могут портиться, а могут не портиться. Могут быть сильными и слабыми. Как заклинания. Можно на пять минут заклятие наложить, а можно на всю жизнь!
— Во! — неожиданно заорал невоспитанный Дуб. — Я же говорил — он нормальный! А ты шаришь, пацан! Именно так — заклинания, магия! До появления Системы стихи были видом творчества, максимально приближенным к магии. И точно так же, как заклинания, они могли сработать или не сработать. Вот послушай одного древнего поэта, Рождественский его фамилия.
Сначала в груди возникает надежда,
неведомый гул посреди тишины.
Хоть строки
еще существуют отдельно,
они еще только наитьем слышны.
Есть эхо.
Предчувствие притяженья.
Почти что смертельное баловство…
И — точка.
И не было стихотворенья.
Была лишь попытка.
Желанье его.
Тоже, кстати, из вечных стихов. Там просто нечему портиться — стихи люди не перестанут писать, пока не вымрут.
— Ну хватит, — поморщился Клен. — Рождественский прекрасен, но у нас сегодня не он.
— Зануда ты, — поморщился Дуб, и пояснил Четвертому. — Каждые такие посиделки посвящены одному поэту. Мы выбираем у него вневременные стихи и читаем друг другу. Сегодня у нас Элмер Транк. Был такой поэт в России, первые стихи за пару лет до появления Системы появились. Кстати, неподалеку здесь жил, у колдунов в локации. Из настоящих был, без матюгов и шок-контента до души добирался.
— Ну так и начинай тогда, — улыбнулась Береза.
— Да легко, — кивнул Дуб.
Не смирили нас железом и льдом,
Не пленили благосклонностью дам.
Где мои сапоги — там и дом,
То, что ближе лежит — тем и дам.
Я не горд и не особенно зол,
Но не жалуюсь пока на склероз.
Значит, завтра начинаем с азов —
Как гореть, когда ударит в мороз;
Как собрать хотя бы тысячу «я»
В поумневшее упрямое «мы»;
И куда нас завела колея
По сугробищам трехлетней зимы.
Береза, не сдержавшись, захлопала в ладоши и крикнула:
— Тогда держи в пару!
На той стороне, где мы —
Время трехлетней зимы,
Пир во время чумы,
И совесть болит, как зуб.
Другой стороны нет.
Дебаты про Тьму и Свет
Смешней, чем хромой сонет
Про сидорову козу.
На той стороне, где нам
Достанется по трудам —
Пророк рассылает спам,
И дьявол за тамаду.
Но слышен далекий рог,