Куда изгибается лоза
Шрифт:
Вскоре я рассудил, что каждый из Всадников ведает своей областью, но подтверждения гипотезе найти не удалось.
Меня достойным доверия явно не считали. Ни разу при мне высокородные не обратились друг к другу по именам. Да, истинное имя не стоит разглашать кому попало. Узнав его, умелый маг может навести порчу, причинить страдания, подчинить своей воле, а то и вовсе умертвить. Но что мог сделать Всадникам я, ничтожнейший из ничтожных? Изредка троица переходила на свой непонятный гортанный язык, а каждый вечер всенепременно запиралась на тайные совещания. Происходящее наполняло меня досадой и унынием, но я не уставал напоминать себе, что и так удостоился величайшей чести находиться при Всадниках.
Они не убили меня, не стёрли память, кормили, поили, особенно не утруждали и относились вполне сносно.
Но так уж устроен человек, что как бы высоко и незаслуженно не поднимало нас провидение, через какое-то время мы начинаем считать своё положение само собой разумеющимся, а также следствием исключительно своих достоинств и заслуг.
Мы свысока поглядываем на тех, кого фортуна поставила ниже нас, считая их недостаточно усердными, умными, талантливыми и расторопными. Ставим себе новые цели и расстраиваемся, что путь к ним тернист, а порой и опасен, забывая о том, сколько мы уже преодолели. Иногда полезно обернуться назад. И точно не будет лишним не только возносить свои заслуги до небес, но быть благодарным тем, кто помогал нам, а также высшим силам, которые надоумили нас появиться в нужном месте в нужное время.
Я твердил эту нехитрую мудрость себе утром и вечером, засыпая и просыпаясь, пытаясь преисполниться благодарности и терпения. Но, увы, досада и плохое настроение если ненадолго и отступали, то только для того, чтобы собраться с силами и триумфально вернуться, подползти ко мне ещё ближе, терзая своими острыми зубами моё понурое эго.
Изменениями, гораздо более редкими, чем банальные уничтожения, ведали карлик и великан. Как оказалось, изменить что-либо куда труднее, чем просто уничтожить.
Низкорослый всегда использовал кровь. Не обязательно человеческую, хотя несколько раз горбатый приносил в жертву осуждённых на смерть преступников. Всякий раз, когда раздавался стук в дверь и стража заводила в подвал закованных в кандалы несчастных, меня сотрясала крупная дрожь. Меня ужасало, что в эти моменты карлик становился особенно радостным и оживлённым.
Я относился к Всадникам если не как к самому Незыблемому, то точно как к высшим существам, наделённых высшей магической силой, и даже помыслить не мог, что они используют такие приземлённые методы. Много ли нужно магической энергии, чтобы немного подправить герб на свитках? Неужели для этого нужно пробуждать саму Первородную?
Великан работал скрытно, меня к себе близко не подпускал. Когда я робко предлагал свою помощь, он молча и зловеще поигрывал мускулами, либо благодарил так угрюмо, что я быстро усвоил: навязываться не стоит.
Зачем нужны магия стихий и Первородная для изменений, а тем более уничтожений свидетельств, я понял не сразу. Всадники могли легко перемещаться в пространстве (и даже перемещать меня вместе с собой), потому я поначалу предположил, что для Великих переместить любой предмет к себе, уничтожить или изменить и вернуть на место яйца выеденного не стоит. Но магия высокородных работала иначе. Они вольны были перемещать лишь себя и тех, кто полностью находился в их власти, к примеру, меня, принадлежащего Великой, или переданных Всадникам заключённых, приговорённых к смертной казни.
Поэтому Всадники действовали иначе. Создавали образ предмета, работали над ним, и только после этого предмет обновлялся или исчезал. Вот для этого и нужна была магия стихий, а порой и Первородная. Как известно, слабый маг, приносящий кровавую жертву, с большей вероятностью добьётся успеха, чем сильный маг, жертв гуманно избегающий.
«Физическое» уничтожение предмета происходило только после магической работы.
Всё выглядело более чем правдоподобно. Например, в хранилище монастыря начинался пожар, и большая часть свитков сгорала. Небольшие изменения происходили в реальности как бы «сами по себе», а потому требовали при магической работе гораздо больше усилий.
Нередко вечерами меня звали в комнаты, в которых весь день «работали» Всадники-мужчины. Пол, а часто и стены оказывались залиты жертвенной кровью, и иногда мне приходилось до утра отмывать первородную, чтобы утром Всадники вновь приносили свои жертвы в чистоте и уюте.
Зачем при этом Всадники так часто и далеко перемещаются, оставалось для меня загадкой.
Однажды мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника. Горбун и великан долго наблюдали за писарем, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.
– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.
По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Всадница велела отнести мужчинам лёгкую закуску. Из слов великана я ничего не понял, но жадно прислушивался, стараясь сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.
– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.
Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.
Великан поморщился и нехотя предложил:
– Можем попробовать поменять местами, отправить обратно.
Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:
– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?
Высокий гневно топнул ногой:
– Придержи язык.
После чего покосился на меня (я усиленно притворялся монастырской мебелью) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:
– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?
– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать?
– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.
– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.
Всадники не удостоили меня ответом. Они почти круглосуточно следили за писарем и, посылая меня к нему с разговором, будут наблюдать за нами ещё пристальнее, так что мой пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.