Куда она ушла
Шрифт:
– Слышь, это чего, Адам Уайлд?
Та смеется.
– Ну да! С Бритни Спирс! Какого хрена ему здесь делать-то?
Вот и я задаюсь тем же самым вопросом.
Но Мие тут, видимо, нравится, и все же это ее «прощальный тур по Нью-Йорку, хотя я на самом деле не уезжаю». Так что я иду вместе с ней на нос парома, к перилам.
Мы отплываем, Нью-Йорк удаляется, по одну руку показывается Гудзон, а по другую – гавань. На воде спокойно и тихо, если не считать парочки полных надежд чаек. Они летят вслед за нами, вопят, требуя еды, наверное, хотя, может, им просто скучно. Я начинаю
Через несколько минут мы оказываемся у Статуи Свободы. Ночью она вся подсвечена, факел тоже словно горит по-настоящему, приветствуя сбившуюся в кучу толпу. Йоу, подруга, а вот и я.
Я к ней близко не подходил. Слишком много народу. Алдус звал меня однажды на частную экскурсию на вертолете, но я не любитель. Но теперь я понимаю, почему она в списке избранного у Мии. На картинках статуя какая-то мрачная, целенаправленная, а вблизи кажется нежнее. И выражение лица такое, будто ей известно нечто, чего не знаешь ты.
– Ты улыбаешься, – замечает Мия.
Я понимаю, что так и есть. Может, тому, что у меня получилось сделать нечто такое, что, я считал, моя судьба лежит за пределами своих возможностей. Или, может, у статуи просто вид заразительный.
– Хорошо, – продолжает Мия, – я так давно ее не видела.
– Забавно, – отвечаю я, – я как раз тоже о ней думал, – я показываю на статую. – Она как будто хранит какой-то секрет. Тайну всей жизни.
Мия смотрит на меня.
– Ага. Я понимаю, о чем ты.
Я фыркаю.
– Хорошо бы и мне эту тайну узнать.
Мия склоняет голову к воде.
– Да? Так спроси.
– У нее?
– Конечно, она же рядом. И никого больше нет. Туристы под ногами не копошатся, как муравьи. Попроси раскрыть тебе ее тайну.
– Не буду.
– Хочешь, я? Я могу, но вопрос-то твой, так что, думаю, тебе лучше самому.
– Ты завела привычку разговаривать со статуями?
– Ага. И с голубями. Ну так что, будешь спрашивать?
Я смотрю на Мию. Она стоит, нетерпеливо сложив на груди руки. Я поворачиваюсь к перилам.
– Гм. Статуя? Да, Статуя Свободы, – тихонько обращаюсь к ней я. Рядом никого нет, но мне все равно очень неловко.
– Громче, – подначивает Мия.
Ладно, хрен с ним.
– Извини! – кричу я. – В чем твой секрет?
Мы оба склоняем головы к воде, словно ждем, что ответ прилетит сам собой.
– Что она сказала? – интересуется Мия.
– Свобода.
– Свобода, – повторяет Мия, согласно кивая. – Нет, погоди-ка, мне кажется, есть что-то еще. Постой. – Она перегибается через перила, таращит глаза. – Гм. Ага, ага. – Потом снова поворачивается ко мне. – Оказывается, под одеждой у нее нет нижнего белья, и когда с залива дует ветер, по телу пробегает frisson [14] .
14
Дрожь, трепет (фр.).
– Леди Свобода без трусов, – говорю я. – Как это по-французски!
Мия начинает хохотать.
– Как считаешь, она когда-нибудь задирает юбку при туристах?
– Ни в коем случае!
– Так, ладно, этого мне лучше не воображать, – со стоном говорит Мия. – И позволь тебе напомнить, что ты сам из республиканского штата. Ну, типа того.
– Орегон не весь такой, – отвечаю я. – На востоке реднеки [15] , на западе хиппи.
– К слову о хиппи и отсутствии белья…
– О, нет. Вот этого мне себе представлять не надо.
– День освобождения молочных желез! – вскрикивает Мия. Эта традиция, пережиток шестидесятых, до сих пор блюдется в нашем городе. Раз в год какие-нибудь женщины расхаживают весь день с обнаженной грудью, выражая протест против того, что закон запрещает женщинам ходить без верха, а мужчинам нет. Акция проводится летом, но в Орегоне-то в большинстве случаев почти всегда холодно, так что обычно это немолодая сморщенная плоть. Мама Мии постоянно угрожала присоединиться к этому маршу протеста, и ее отцу каждый раз приходилось предлагать ей взятку в виде похода в хороший ресторан, чтобы она этого не делала.
15
Жаргонное название жителей сельской глубинки США.
– Руки прочь от моего второго размера! – говорит Мия, цитируя один из самых нелепых слоганов этого движения в перерыве между приступами смеха. – Смысла никакого нет, если с голыми сиськами, то при чем тут размер лифчика?
– Да откуда ему тут взяться, это же какой-нибудь обдолбанный хиппи придумал. А ты смысла ищешь?
– День освобождения молочных желез, – повторяет Мия, вытирая слезы. – Наш старый добрый Орегон! Это же как в прошлой жизни уже было.
Правда. А мне опять как оплеуху отвесили, хотя с чего бы вдруг.
– Почему ты не приезжала туда? – Меня интересует, почему она бросила не Орегон, но прикрыться огромным одеялом всего штата мне безопаснее.
– А зачем? – отзывается Мия, глядя на воду.
– Не знаю. Ради людей.
– Люди оттуда могут сюда приехать.
– Навестила бы их. Родных. Сходила бы… «Черт, что я несу?!»
– На могилу?
Я молча киваю.
– Вообще-то, именно из-за них я и не возвращаюсь.
Я киваю.
– Это очень больно.
Мия смеется. Это настоящий искренний смех, такой же ожидаемый, как автомобильная сигнализация в лесу.
– Нет, все вообще не так. – Она качает головой. – Ты что, правда считаешь, их дух живет именно там, где они похоронены?
Дух живет?
– Хочешь знать, где находится дух моей семьи?
У меня вдруг возникает ощущение, что я сам разговариваю с духом. С призраком разумной Мии.
– Они здесь, – говорит она, похлопывая по груди. – И здесь, – показывает на висок. – И я слышу их все время.
Я и не знаю, что на это ответить. Мы же только две минуты назад ржали над хиппи эпохи нью-эйджа?