«Куда смеяться? или В поисках рофла»
Шрифт:
Все пятеро ухмыльнулись
– Ладно, ладно, Дракон, попутал слегонца – оторопел Кислый, и выражение его лица стало соответствовать прозвищу.
– Че, Петь, сигу выпрашиваешь? – Дракон отдает парню недокуренный бычок, смеясь – На, становись мужиком, пока не поздно. И запомни: мужик не может не пить и не курить, иначе он не мужик!
Кислый продолжает, прерванный гостем рассказ: «Ну и кароче, выхожу я из компов ( компьютерный клуб) и на меня эта мразь с ножом нападает и кричит: «Деньги, сука, отдал быстро назад мне! Или полосну!» Я, конечно, струхнул, но тут пацаны подбежали, и нож из рук у него выбили. Я ему въебал разок… А дальше мы его песок заставили жрать» – Кислый залился смехом с соратниками.
– Бросал бы лучше херней страдать. Говорю же добром не кончишь: либо зона тебя ждет, либо кто-нибудь еще тебя на перо
– Паша, это… а можно с вами деньги собирать с щеглов? – попытал счастье Петя.
– На парашу сдрисни, Ефремов, не то сам щас в копеечку влетишь… – Процедил Кислый и исчез за углом будки с молодцами.
На этот раз Дракон не отреагировал, видимо хмель начал улетучиваться из организма, забирая с собой доброту, щедрость и пресловутое чувство справедливости, которым так славится русский национальный характер.
– Если хочешь проявить себя, пацан, покажи чуркам возле хоккейной коробки, кто тут хозяин – очнулся вдруг Дракон – а мне нужно идти разбираться с мудаками из третьего.
Петр стоял, вдыхая остатки сигаретного дыма, слушал, что ему говорит внутренний голос: «Парень, ты разделяешь бычок с самыми крутыми людьми на районе. Давай, докажи всем этим ублюдкам, вроде Кислого, что ты не лох и ссыкло…»
Петра угнетало положение дел, при котором его могли обобрать в своем же районе по праву сильного, он чувствовал себя не умеющим плавать, в холодном открытом океане, барахтающимся, словно беззащитный мышонок, служащий игрушкой для пираньи в аквариуме перед съедением. Рядом с этим чувством томилось легкое и приятное пламя трепета при виде разгуливающих по улицам банд. Но постепенно Кислый с подручными освобождали нишу держателей района по разным причинам: кто-то присаживался за разбой, кто-то погибал в драке или от передоза. Пустое место заполнило новое поколение, в числе которого был и возмужавший Петр. А место страха и трепета перед старшаками внутри Петра заняло чувство превосходства и особой миссии, которою он выполняет на районе. Когда они ограбили первого мальца в столовке, он ощутил всю привилегированность, и вытекающую из нее мощь хозяина жизни. Осознавая собственное влияние на жизни других, он раздумывал, как бы это все не растерять и кому бы передать бразды правления. Награбленное пацаны делили между собой, и получался солидный куш. Жизнь пошла в гору. Если на улице счастливец говорил всем «Это место для хозяев жизни!», то дома, проигрывая в схватках с отцом, он четко знал, чем слуга отличается от раба: Раб завистлив и пытается завладеть местом хозяина, слуга же предан хозяину и понимает, что у всего в этом мире есть свое место, в том числе и у него самого.
Петр вернулся домой и обнаружил на кухонном столе маленький комочек, завернутый в одеяльце и пеленки. Это был его годовалый племянник Сережа. Парень боялся его трогать т.к. считал очень хрупким и не умел обращаться с младенцами, в которых видел точно такие же дорогие вещи, за ущерб которым взрослые могли наказать. На кухню зашла мать и, увидев интересующегося подростка, сказала: «Возьми, подержи его, только аккуратно». Петр медленно взял малыша на руки, чувствуя, как в этом маленьком комочке пульсирует и медленно развивается жизнь. «Неужели я был таким же когда-то? И вот каким крутым стал благодаря отцу и пацанам…» – Думал Петр. Уже тогда он считал его частью своей неидеальной семьи. Увидев, как комочек жизни заплакал, ему вдруг стало его жалко: он вспомнил искаженные гримасой страдания лица мальцов, которых он обдирал до нитки. Один из них как-то спросил «За что?». И правда ведь не за что, одумался Петр. Теперь эта мысль грызла его время от времени, он даже стал все реже и реже собирать дань. Через 2 года мать Сережи умерла, и Таисия взяла его к себе на попечение, периодически прикладываясь к бутылке.
Дружба народов и при СССР дышала на ладан. А после распада навеке сплотимого и нерушимого союза национальные различия стали первым поводом для того, чтобы вцепиться друг другу в глотки. В процесс этот был вовлечен и Петр: Зимой он часто катался с друзьями на катке. Он не любил играть в хоккей с большинством, так как в самом конце нужно было убирать коробку от снега. В это время он, обычно, сваливал под шумок снегоуборочных лопат, делая вид, что играет в догонялки. И дома грел свой отмороженный красный нос. Но порой находится человек… который подобно кривой шляпке торчящего
– Ефремов! – подкатил Тигран к троице друзей – ты уже какой раз увиливаешь от уборки катка?
Эго Пети зацепилось за слово «Увиливаешь». Увиливаю? В смысле я увиливаю? Я и не должен ни хера, чтобы увиливать. Он произнес эти слова вслух.
– Но ты же, как и все остальные катаешься тут. Все убираются и потом пользуются чистым катком. А ты что особенный какой-то? – с армянским акцентом недовольно высказал Тигран.
Поникнув головой, Петр хотел уж было пристыдиться этими вполне справедливыми словами, однако его маленький внутренний имеющий по русскому языку трояк патриот уловил акцент. Еще с самого детства он слышал армянский язык, который внушал ему страх перед неизвестным: казалось, немытые гости затевают что-то неладное, прикрывая свои коварные планы неизвестным языком, они могут говорить что угодно, даже оскорблять тебя, а ты и не поймешь… Глаза перевели взгляд с коньков на лицо и разглядели в нем армянские черты: Этот отвратительный большой нос, смуглый оттенок кожи, маленькие черные глаза; все это было так не похоже ни на него самого, ни на людей, обыденно его окружавших, и вызывало в нем глубочайшее непреодолимое отвращение, он сразу вспомнил обезьянок из зоопарка, которые выпрашивают у тебя банан. Человек, стоящий перед ним, в его глазах лишь отдаленно напоминал такового. С человеком можно договориться, каким бы он не был, но с животным договориться нельзя, оно просто не понимает цивилизованной человеческой речи, оно только и может приехать в твою страну и издавать странные звуки именуемые языком, скрывая тем самым аналогичное отвращение и неуважение к человеку и его.
– Ну, так что, Ефремов? – не унимался Тигран.
Петр увидел, как за супостатом наблюдает целая орда таких же. Оглянувшись за спину, он почувствовал, что русских на коробке не меньше. Поднимая груз последствий и преодолевая страх расправы со стороны ига, он громко, в надежде быть услышанным белым братством, сказал: «Я живу в России, и какой-то чурка мне не указ, так что свободен!»
Глаза Тиграна налились кровью, и через минуту снег уже ожидал синего цвета, дабы сильнее походить на флаг прекрасной России для русских. Петр утирал окровавленный нос, пытаясь маневрировать возле противника. Их окружила небольшая лужа людей интернационального разлива. Та редкая вещь, еще способная показать нечто общее между армянином и русским на постсоветском пространстве – первобытное месиво одного человека с другим в попытке его уничтожить.
Петр пнул Тиграна между ног тяжелым коньком, но тот продолжал напирать, будто удара и не было. Пятясь от недруга, он оглядывал собравшийся каток, ему казалось, все кричат то ли «Power! Power!», то ли «Петя! Петя!», поднимая вверх кулаки. Это воодушевило его, и он ударил Тиграна прямо в нос, сразу получив в ответ. Не успев оправиться от удара, он уже валялся на земле под тяжелым весом басурмана, гнев и страх сковали его, и он плевался как мог, не понимая, почему подмога так и не приходит, где же они, мои кровные кореша? Повернув голову направо, он увидел, как русская часть толпы по-прежнему что-то кричит, но никто не осмеливается вызволить его из беды.
Через минуту героических барахтаний бойцов разняли родители. Как только бойня прекратилась, толпа начала редеть как ряды зубов у хоккеиста к тридцати.
Петр еще больше разочаровался в дружбе, и разборки не вызывали у него былого азарта. Он стал меньше уделять времени пацанам со двора. Им было все сложнее уговорить его даже выйти покурить, иногда все же удавалось.
– Петро, че с тобой? – спрашивал его один друг – чего не выходишь, случилось чего?
– Да нет, просто чет устал, настроения нет – нехотя ответил тот.
– Э, слышь, малой, сюда иди – свиснул он проходящему мимо – есть че по карманам?
– Нет… – неуверенно произнес парень.
– А если найду – молодец резко мотнул головой наискось.
– Бля харэ уже хуйней заниматься пацаны – вмешался вдруг Петр – ему может дома жрать нечего, а мы еще у него последний хлеб отбираем.
– Ты чего, Петь, еще дадут дома, мне-то какое дело?
– Отъебись от него, я сказал – он легонько толкнул друга в плечо.
– Слышь, голову-то не теряй! – сказал друг и начал напирать на Петра – ты либо с нами, либо против нас – выбирай.